Внимание напряжено. Посадка едва ли не самая ответственная часть тренировочного полета. Когда летчику желают, чтобы он успешно выполнил задание, нередко вместо слов «желаем удачного полета» ему говорят «желаем удачной посадки». Эта поговорка, рожденная в авиации житейской мудростью, особенно нравилась подполковнику Земцову. Он имел привычку в зависимости от посадки снижать или повышать оценку летчику. И на этот раз он остался удовлетворенным Мочаловым. Тот притер самолет точно, напротив двух полотнищ, составленных буквой «Т».
И вот истребитель бежит по земле. Ощущая небольшие толчки, Мочалов заруливает на стоянку. Выключен мотор. Нетерпеливым движением майор отбросил фонарь кабины и вылез на крыло. Он легко соскочил на снег. Подполковник Земцов, казавшийся неуклюжим в зимнем комбинезоне, слезал медленнее. Держась руками за кабину, он неловко попятился к краю плоскости, закряхтел, потом спрыгнул.
— Ну и укатали вы меня, батенька, — зарокотал он басом. — А теперь, как говорят некоторые ораторы, давайте по существу. — Командир полка стал один за другим загибать пальцы: — Взлет, «бочка», «штопор» — «отлично». Посадка тоже «пять». Однако, — Земцов погрозил зачем-то майору пальцем, — слишком уж вы лихо… Я, когда был помоложе, тоже так вот норовил — прямо на посадочный знак. Словом, итог вполне утешительный.
У Мочалова легко стало на душе.
— Товарищ командир, — улыбнулся он, — почему же вы не дали выполнить контрольный полет до конца? Мы пробыли в воздухе двадцать минут, а должны были тридцать.
— Ишь какой, — с деланной ворчливостью ответил подполковник. — Хотите, чтобы на вас лишнее горючее тратили. Нет, батенька, авиационный бензин слишком дорогая вещь, чтобы много расходовать его на проверку такого летчика, как вы. Сегодня же полетите самостоятельно…
ГЛАВА ПЯТАЯ
Наташа Большакова писала автобиографию. Перо «рондо», которым она не любила пользоваться, медленно двигалось по шершавому листу бумаги. Наташа недоумевала, почему начальник клуба, молчаливый старший лейтенант Палкин, заставил ее это делать.
— Я же к вам ненадолго, только месяц побуду, — объяснила она. — Наведу порядок в книгах и уеду. Зачем же такие формальности? Разве одной анкеты недостаточно?
В ответ Палкин рассерженно крутил продолговатой головой с пятачком лысины на затылке.
— Это не формальности, девушка. Между формальностями и порядком существует небольшая разница. Формальности любят одни бюрократы, а порядок — каждый деловой человек. Дело есть дело, и если вы к нам поступили, нужно оформляться как следует, как требует инструкция.
Биография получилась короткой:
«Я, Большакова Н. В., родилась в 1929 году в городе Орша Белорусской ССР. Родителей потеряла в годы Великой Отечественной войны. Образование среднее. В настоящее время подала заявление о приеме в Московскую Государственную консерваторию».
Она задумалась, что же следует прибавить, и, обмакнув перо, не спеша написала еще одну фразу:
«В члены Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи принята в средней школе в 1942 году.»
— Теперь, кажется, все, — облегченно вздохнула девушка и размашисто подписалась. Она пробежала глазами текст и вдруг удивилась, что ее жизнь так легко вмещается в эти десять строк. Правда, она могла бы написать о себе и еще, но, пожалуй, этого не требовалось для служебной биографии. Она могла бы написать о том, как в суровую зиму 1943 года в далеком от фронта уральском городе по четыре часа в день после занятий в школе работала на большом заводе, снабжавшем армию оружием и боеприпасами, как держала в руках напильник и его сталь сквозь варежки обжигала пальцы. Могла бы написать, что в том самом году почти одновременно два тяжелых удара обрушились на нее. Она получила известие о гибели отца, командира стрелкового батальона, и матери, майора медицинской службы. Могла бы она рассказать, как в один из осенних дней 1945 года в интернат, где воспитывалась Наташа вместе с другими осиротевшими подростками, приехал ее старший брат, демобилизовавшийся из армии инженер, и увез в этот далекий от Урала город, как потом с запозданием вспыхнула у нее страсть к музыке.
И еще одно событие, важное, большое, случилось в жизни Наташи. Она с золотой медалью закончила среднюю школу, а вместе с этим и музыкальную, осталась на год в семье брата и поступила библиотекарем на строительство металлургического завода. Однажды в клубе строителей шел концерт художественной самодеятельности. В первом ряду, справа от директора, сидел молодой, но уже известный всей стране пианист, профессор. Он учился в одной школе с директором завода и, совершая поездку по республике, заехал с ним повидаться. Профессор чувствовал себя неважно, и на концерт художественной самодеятельности директор затащил его не без труда.
Когда объявили Наташино выступление, он разглядывал большой красиво оформленный стенд: «Стахановцы передового цеха».
И вдруг случилось непонятное. Оттуда, со сцены рабочего клуба, в зал пришла настоящая музыка, талантливая музыка! Звуки росли, крепли, воскрешая в памяти едва ли не самое любимое им произведение Бетховена. Профессор машинально начал отбивать такт. Потом поднял глаза на сцену и увидел девушку в голубом платье. Он невольно залюбовался ее плавными движениями и наклонился к директору:
— Миша, Миша! Ты будешь преступником, если из отправишь эту девушку учиться в консерваторию. Кто она и чем занимается?
В тот же вечер директор познакомил его с Наташей. Профессор порывисто пожал ей руку, и глаза его радостно заблестели.
— Играете не совсем верно и точно, — заговорил он, — но в вашем исполнении много своеобразного, красивого. У вас несомненное дарование. Вам обязательно надо учиться.
И, несмотря на то, что учебным год в консерватории уже начался, профессор обещал устроить Наташу в свою группу. Прошел месяц. Наташа получила из Москвы письменное предложение поступить в консерваторию. Ехать в Москву ей предстояло в феврале, а оставшийся месяц райком комсомола предложил ей поработать в энском авиационном полку, где заболел библиотекарь. Приехавший на строительство подполковник Оботов сумел уговорить директора отпустить Наташу. Она не возражала. Наташа никогда не бывала в авиагородке и ничего не знала о жизни летчиков. Правда, она ежедневно видела, как над крышами городских зданий с тонким гулом пролетали стремительные машины, смело раскалывая голубую небесную высь. Иногда она встречала летчиков и в городе. Их обветренные сухощавые лица всегда возбуждали интерес. Наташе казалось, что те, кому повинуется самолет, это какие-то особенные, отличные от других люди. Ей нравилась их суровая, полная романтики профессия. «Почему бы не поработать у них?» — подумала Наташа. К тому же там в клубе есть пианино, и она сможет каждый день заниматься.
Нет, об этом не рассказала Наташа в своей автобиографии. А ведь если бы она это сделала, пожалуй, и получился бы настоящий рассказ о прожитом в трудные годы войны детстве, о начале юности.
…В библиотеке Наташа работала уже третий день. В двух маленьких, до отказа забитых книгами комнатах она чувствовала себя настоящей хозяйкой. Книг здесь было очень много, но за время отсутствия библиотекаря — а болел он уже три месяца — библиотека пришла в хаотическое состояние, книги валялись на полу между стенками шкафов, пыльные, с запачканными переплетами. Вооруженная ножницами и клеем, Наташа с жаром взялась за дело. Она нарезала из бумаги тонкие полоски и заклеивала порванные листы, стирала пыль, разбирала книги по полкам. Потом она стала приводить в порядок читательские формуляры. За этим занятием ее и застал майор Мочалов, заглянувший вечером в библиотеку.
Поздоровавшись с Наташей, Мочалов осведомился, как она устроилась, и несколько смущенно
