некоторых пор в этой маленькой молодой семье появились серьезные разногласия. Первой моей мыслью было пригласить Валерию и откровенно поговорить с ней как старшему товарищу и начальнику ее мужа. Но я задумался: правильно ли поступлю, достаточно ли тактично. И я ответил — нет! Валерия молодая, самолюбивая женщина, и мое вмешательство вместо благожелательного исхода может лишь обострить их и без того натянутые отношения…»
Подполковник задумался, стряхнул с пера чернильную каплю и снова склонился над листом.
«Может быть, Вы рассердитесь на мое письмо, но, сообщая Вам обо всем этом, я повинуюсь голосу совести. Буду очень рад, если Вы сделаете попытку повлиять на дочь. Ваше родительское слово смогло бы принести огромную помощь и Валерии и моему подчиненному, офицеру Цыганкову».
Земцов решительно поставил точку, расписался и погасил лампу.
Письмо было отослано на другой же день. А ровно через пять суток прямо в штаб Земцову доставили телеграмму из Москвы. Разорвав бланк, командир прочел:
«Письмо получил. Очень благодарен. Привет. Свирский».
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Вечером Сергея Мочалова вызвал подполковник Оботов. Кабинет замполита помещался рядом с кабинетом командира полка. Маленькая, почти квадратная комната с окном на заснеженный аэродром, широкий письменный стол, заваленный газетами, журналами, письмами, книжный шкаф да плюшевый диван.
Когда Мочалов пришел, Оботов сидел и писал.
— Прошу прощения, — сказал он, протягивая майору руку, — займитесь свежими газетами, пока я закончу. Осталось немножко.
Мочалов сел, взял «Красную звезду», но только бегло взглянул на первую страницу, а читать не стал. «Интересно, зачем я понадобился? Вызвал, а сам сочинение какое-то строчит», — думал майор, разглядывая Оботова. Лицо у подполковника худое, доброе, и, если бы не следы ожогов, оно было бы даже красивым — таким его делали правильные линии рта, подбородка, очертания большого с поперечной складкой лба. Но бурый шрам от ожога прошел через всю щеку, от подбородка к виску.
Оботова любили в полку. Он умел разговаривать с людьми, подолгу просиживал с собеседником. Сам говорил мало, больше слушал, но человек, уходя, надолго запоминал его слова. Часто Оботов появлялся среди летчиков, техников, мотористов в тот момент, когда у них возникало что-нибудь важное, в чем следовало хорошо разобраться. Он скромно присаживался рядом, слушал, а потом вступал в беседу, отвечая на неясное, недоуменное. Все знали, что замполит — опытный, заслуженный истребитель и только тяжелая вынужденная посадка после воздушного боя, при которой он получил сотрясение мозга и ожоги, заставила его отказаться от летной работы. Было известно, что уход от полетов подполковник переживает болезненно, но никто не слышал от него жалоб по этому поводу.
— Извините, майор, — сказал Оботов, откладывая в сторону исписанный лист. — Просил обождать минутку, а затянул на десять. Увлекся, люблю переписку. Здесь у нас в части служил старшина Мамошин, как раз был механиком на той «единице», что передана вам. В прошлом году демобилизовался и уехал на строительство Волго-Дона. Прислал весточку о своих делах, пишет, что стал на шагающем экскаваторе работать… А я целую неделю не мог собраться с ответом…
Он помолчал и начал снова:
— Вашими первыми шагами командир части и я довольны. Первый разбор полетов вы провели вдумчиво и вопрос интересный — об элементе времени — поставили. Похвально, что и в казарму часто заходите. Кстати, у вас в эскадрильи произошел этот случай с пробкой бензобака… у механика Железкина?
— Да, да! — подтвердил Мочалов.
— Вы правильно сделали, что лично побеседовали с сержантом. Так и нужно поступать, а то мы иной раз человека ругаем, а в душу ему как следует не заглянем, почему плохой — не знаем. Железкину подполковник Земцов дает отпуск, пусть уладит домашние дела. — Оботов улыбнулся. — Это я ваши плюсы перечислил. Но есть у вас один минус, и нужно его срочно устранить.
— Какой, товарищ подполковник? — насторожился Мочалов.
— До сих пор не включились в пропагандистскую работу. Офицер вы энергичный, из академии прибыли со свежими знаниями, но используете их еще мало. Следует выступить перед народом. Тут я для вас темку интересную подобрал. — Оботов придвинул план партийно-политической работы, положил на него ладонь. — Вот здесь написано: «Провести беседу о боевых традициях». Я решил поручить ее вам.
— Трудновато будет, — неуверенно проговорил Мочалов. — Я в Энске меньше месяца, даже истории части как следует не знаю.
— А это не самое главное, — возразил Оботов. — Боевые традиции — понятие широкое. Они всей Советской Армией созданы. Примеры же из истории части потребуются, разумеется.
— Вот это и будет трудным, — усомнился Мочалов.
— А я помогу, — поспешил Оботов. — Хотите, даже сейчас, не заглядывая ни в какие, как говорится, анналы истории, освежу вашу память? Недавно я просматривал личное дело Героя Советского Союза капитана Ефимкова и набрел на короткую запись о том, что в середине 1943 года он совершил посадку на занятой врагом территории и взял на борт своего истребителя летчика со сбитого штурмовика… По-моему, вас, товарищ майор!
Сергей оживился:
— Было дело, товарищ подполковник. Я тогда еще летал на одноместном «Иле», без воздушного стрелка.
— Вот и превосходно! — воскликнул Оботов. — Какие же еще нужны примеры, позвольте спросить? Лучшего эпизода, чтобы раскрыть высокие моральные качества нашего советского летчика, трудно и придумать. За вами беседа, не отвертитесь.
Беседа была намечена на среду. Два дня Мочалов потратил на подбор литературы и составление тезисов. Давно не выступавший перед широкой аудиторией, он работал жадно, забывая о времени. Электрический свет за полночь горел в его комнате, несмотря на то, что рабочий день начинался с рассветом. Иногда он вскакивал и с конспектом в руках расхаживал по комнате, читая вслух написанное.
Кажется, он все продумал и предусмотрел. И все-таки, когда в среду вечером подполковник Земцов, одетый в новый, старательно отглаженный костюм, громко объявил со сцены в клубе, что «майор Мочалов сделает доклад на тему «Боевые традиции Военно-Воздушных Сил СССР», Сергей почувствовал, что волнуется и репетиции помогли мало. Он подошел к трибуне, положил на нее конспект и тревожно заглянул в зрительный зал, В первых рядах сидели летчики и техники его эскадрильи. Сергей Степанович увидел возвышающуюся над другими стриженную под «ежик» голову Ефимкова, опущенную низко на лоб светлую челку Пальчикова; смугловатое, с маленькими усиками лицо лейтенанта Карпова, глаза Спицына, устремленные на сцену… Мочалов откашлялся и заговорил. Его голос постепенно обрел необходимую твердость. Речь Сергея стала стройной, он уверенно перечислял даты, названия фронтов, приводил цитаты. Зал слушал, но без особенного оживления. Некоторые летчики смотрели мимо трибуны, перешептывались между собой. Шуршала кем-то развернутая газета. «Не гожусь я в ораторы», — с сердцем подумал Сергей.
Он подошел к самому важному, как ему казалось, разделу своего доклада. В конспекте было крупно выведено: «Изложить эпизод с Ефимковым». Не отрывая глаз от написанного, Сергей продолжал:
— Высокие моральные качества, присущие советским летчикам, делают крепким и нерушимым
