авиации».
Земцов кончил читать, положил на стол карандаш и вперил свои выпуклые черные гл-аза в Кузьму.
— Значит, считаете, непригоден?
— Считаю, — тряхнул коротко остриженной головой Ефимков.
— А вы личное дело Пальчикова читали? — вдруг загремел командир и выпрямился над столом.
Он говорил о том, что в личном деле Пальчикова лежат положительные характеристики из оконченного им авиаучилища, что Пальчиков обладает крепким здоровьем, что в технике пилотирования он постоянно ошибается только в одном — в действиях при посадке.
— Что же получается, товарищ капитан? — грозно спрашивал Земцов. — Молодой летчик служит у нас всего около года, а мы не в состоянии отучить его всего лишь от одной ошибки. Кто виноват? Вы, а не он! Поняли? Вы обязаны сделать его летчиком, заботливо воспитать. А вы не можете методически верно подойти к этому! Напишите новый рапорт и закончите его такими словами: «Я, капитан Ефимков, не в состоянии обучить летному делу лейтенанта Пальчикова, а поэтому, ввиду моей методической неспособности, прошу отчислить его из истребительной авиации». Вот как будет правильно! — Земцов остановился и полоснул ладонью воздух сверху вниз. — Командир эскадрильи майор Мочалов, вы как считаете?
— Считаю, что Пальчикова нужно упорно тренировать, — быстро ответил я. — Об отчислении не допускаю и мысли.
— Вот и хорошо, — заключил Земцов. — Идите оба в эскадрилью и больше по этому вопросу ко мне не обращайтесь.
Мы вышли из кабинета в коридор и поглядели друг на друга. Я ожидал увидеть на лице Кузьмы выражение недовольства, но он неожиданно расхохотался.
— Ай да батя! Вот это дал мне выволочку. Надо обдумать теперь, как дальше этого Пальчикова воспитывать, чтобы все на уровне было.
Я часто думаю, как много может сделать человек, у которого появились проблески воли. Каждый день наблюдаю за Пальчиковым. Он буквально меняется у нас на глазах. Можно с уверенностью сказать: нет в эти дни летчика в нашей эскадрилье, который бы готовился к любому занятию, к полетам с таким потрясающим упорством. Пальчиков теперь совершенно другой.
Он даже внешне изменился в эти дни: как-то посерьезнел, улыбка вылиняла, никто не слышит от него обычных прибауток. Кузьма временами ворчит и безутешно машет рукой, утверждая, что из лейтенанта ничего не выйдет. Я стою на иной точке зрения. Сегодня на двухместном самолете проверил Пальчикова. Лейтенант здорово волновался, подводя машину к земле. Когда он передавал «делаю четвертый разворот», голос его дрожал. А посадка получилась.
Завтра дам ему два самостоятельных полета по кругу. Справится — поверю в него окончательно…
На этом записи обрываются. Сергей прочитал их до конца и улыбнулся при мысли о том, как быстро заполняются листы. «Приедет Нина, а у меня уже целый том заметок о воинском воспитании, — подумал он. — «Мысли начинающего командира» — вот как надо озаглавить эту тетрадь».
Медленное февральское утро подступало к Энску. Еще час назад над крышами каменных зданий плавал предрассветный туман. Сейчас, подгоняемый ветром, он стал быстро рассеиваться, открывая взору далекую панораму синеющих гор. На одной из самолетных стоянок сержант Еременко суетился у истребителя с цифрой «4» на хвосте. Под его руководством моторист Новиков, маленький, по-волжски окающий ефрейтор, старательно чистил фюзеляж и плоскости. Иногда он позевывал, без смущения открывая рот.
— Что, не выспался? — строго спросил у него Еременко. — А вроде и с девушками на посиделках не был.
— Рано сегодня подъем устроили, товарищ сержант.
— А это потому, что полеты большие назначены. А без нас, технарей, тут не обойдется. Знаешь, есть такая авиационная присказка: «Кто встает раньше всех? Петух и технарь. Петух, чтобы петь, технарь, чтобы моторы греть».
Новиков усмехнулся.
— В архив пора сдавать эту пословицу.
— С какой же стати?
— Скоро получим реактивные самолеты и позабудем слово «мотор».
— Слово, может, и позабудем, — возразил рассудительный Еременко, — но вставать с петухами технический состав все равно не разучится.
На соседней стоянке зарокотал мотор и заглушил их веселый говорок.
«Пора и нам опробовать», — решил Еременко и залез в кабину. Мотор работал бесперебойно. Прогрев его положенное количество минут, механик со вздохом вылез из самолета. «Не мотор, а зверь, — пронеслась мысль, приходившая в голову чуть ли не каждое утро, — и какая жалость, что эта машина Пальчикову досталась». В глубине души Еременко недолюбливал нового командира экипажа, лейтенанта Пальчикова. Тактичный, дисциплинированный, он, разумеется, никому не высказывал этого вслух. Раньше Еременко обслуживал самолет лейтенанта Спицына и об этом времени вспоминал с тоской. «Спицын — тот орленок настоящий, — думал сержант, сравнивая прежнего командира экипажа с нынешним. — А новый что? Хочет Ефимкову подражать, но не получается».
— Товарищ сержант, — вполголоса предупредил Новиков, — командир экипажа…
Пальчиков приближался к стоянке, что-то насвистывая. Шнурок от шлемофона, откинутый назад, бил его по плечу. Еременко отдал обычный рапорт, что «материальная часть исправна и самолет к полетам готов». Пока лейтенант производил внешний осмотр истребителя, Еременко ходил рядом, с холодным, сосредоточенным лицом. А Пальчиков продолжал насвистывать и мотивы все подбирал веселые, бодрые: то марш тореадора, то «Шагай вперед, комсомольское племя», то «Ах вы сени, мои сени…» «Не тореадора бы тебе свистеть после давешней посадки, а «Эх ты, доля, моя доля», — мрачно думал механик. Он не вытерпел и вызывающе сказал:
— Товарищ лейтенант, а товарищ лейтенант!
Пальчиков перестал насвистывать.
— Чем интересуетесь?
— Когда же про наш экипаж в боевом листке напишут? Уж и про Спицына писали и про лейтенанта Карпова, одни мы вроде как в немилости.
Сержант думал, что лейтенант смутится, но Пальчиков только заулыбался и ответил как ни в чем не бывало:
— Придет и наше время, Еременко. — И спокойно полез в кабину.
Полеты начались ровно в десять. Первым поднялся самолет-буксировщик с привязанным к нему за длинный трос полотняным конусом, по которому летчикам предстояло стрелять в воздухе. Пока буксировщик ревел на старте, конус лежал на снегу серым мятым полотнищем. Но едва машина рванулась вперед для разбега, тонкая линия троса выпрямилась и серое полотнище стало шевелиться, как живое. Оно потащилось по снегу, затем приподнялось, наполняясь сильным потоком воздуха, и, когда рассталось с землей, приняло завершенную форму конуса.
— «Чибис-два», я «Родина», — командовал со стартового пункта подполковник Земцов, — выруливайте!
Самолеты капитана Ефимкова и лейтенанта Пальчикова отделились от стоянок и, подпрыгивая, побежали к взлетной полосе. Сержант Еременко тревожными глазами проводил свою «четверку». «Хоть бы на взлете не подвел», — подумал он с опаской про лейтенанта. Но вопреки опасению Пальчиков взлетел удачно и быстро пристроился к ефимковской «двойке».
Пальчиков не мог знать, что накануне, когда его включили в плановую таблицу учебных полетов, между Ефимковым и Мочаловым произошел такой разговор:
