под лекарств, и пустые блистеры.
Эхо в ванной. Вода льется в половину напора, гудят трубы.
Он входит в комнату, идет к столу, читает название на коробочках: «амитал». Торговая марка амобарбитала, известного также как «голубые небеса». Знакомый фармацевт советовал не принимать его. Барбитураты — устаревшие снотворные. Он рекомендовал бензодиазепины — дороже, но безопаснее, у них меньше побочных эффектов. Меньше риск передозировки, сказал он.
В каждом блистере двенадцать капсул. Оба пусты.
— Господи Иисусе.
Филенчатая дверь. Свет из-под нее. Слабый завиток пара.
Эллиот бежит. Дверь распахивается легко, и он видит ванну на ножках, наполненную до краев, вода льется на серый линолеум.
Он не может пошевелиться, не может заставить себя сделать несколько последних шагов.
Он знает, что будет дальше. Он знает.
Иди. Смотри. Давай.
Он делает шаг, другой. Смотрит.
Она там, в мутной воде, обнаженная, руки безвольно лежат вдоль тела. Темные волосы качаются у лица, точно крылья дрозда, прикрывая щеки. Совсем как тогда. Перед глазами все расплывается от слез. Он опускается на колени, заводит руку ей под голову, чтобы вытащить ее из воды.
Она распахивает глаза. Темные и плоские, словно нарисованные на бумаге.
Резко поднимается из воды. Эллиот подскакивает. Восставшая из мертвых.
Вода хлещет на пол.
— Пошел вон! Не трогай меня!
Он натыкается на дверь.
— Я думал, ты… Таблетки. Я думал, ты…
Она съеживается в ванне комочком, кашляет, моргает.
— Я думал, ты отравилась.
Она убирает мокрые волосы со лба и снова моргает.
— Что?
— Я увидел пустые упаковки. От «амитала».
Она прочищает горло.
— Я их за несколько месяцев съела. — Она прикрывает груди руками. — А теперь пошел вон! А то буду орать, пока кто-нибудь не придет.
— Ладно, ладно. Извини.
Он пятится из ванной, закрывает дверь. Он уже почти на лестнице, когда снова раздается ее голос.
— Маркус? — Он останавливается, слушает. — Какого черта тебе надо?
43
— Поверить не могу. Ты забрал
Она вышла из ванной и увидела коробки и бумаги, устилающие пол. Последние десять минут Эллиот бегал к машине и обратно. Сердце его колотилось где-то в районе горла.
— У тебя есть что-нибудь попить? Что угодно.
Керстин нахмурилась, вытирая мокрые волосы полотенцем.
— У меня не было времени выбирать. Все или ничего.
Она подошла к раковине и налила ему стакан воды.
— Что у тебя с рукой?
— Обжегся. Ничего страшного.
Она снова нахмурилась, опустилась на колени у ближайшей стопки бумаг и выудила из нее письмо на русском. Эллиот узнал почерк и бумагу: письмо от первого мужа Зои, Юрия, 1923–27. Он научился узнавать большинство корреспондентов Зои, не глядя на имена и даже не читая писем. В почерке, словно в мазке кисти, проявлялась индивидуальность. Самовыражение и самоописание.
— Все равно не понимаю, — сказала Керстин. — Ты раздобыл список наследников. Зачем тебе все остальное?
— Они собирались уничтожить письма. Сунуть их в шредер.
Она открыла одну из коробок и достала другое письмо — черновик, незаконченный, от Зои к Алену Азрия, весна 1931-го, бланк отеля «Гран-Сен-Жорж», Тунис.
— В шредер? Но зачем?
— Затем, что они их не понимают. Боятся, что-то может нарушить их планы.
— Почему ты так уверен?
— Просто знаю. Как ты знаешь о завещании.
Рука пульсировала. Он поморщился, полез в карман за болеутоляющими, которые ему дали в клинике, и проглотил пару таблеток. Когда он снова посмотрел на Керстин, то увидел, что она все еще ждет объяснений. Она по-прежнему не понимала, почему бумаги настолько важны, что их пришлось украсть.
Он опустился на потертый диван и принялся теребить повязку на руке.
— Видишь ли… — Он вздохнул. — Это трудно объяснить. Трудно сказать словами.
— А ты попробуй.
Проблема в том, что это будет похоже на бред сумасшедшего. Слова облекали безумие в плоть, труднее становилось не замечать его. А с другой стороны, Керстин тоже считают безумной. Может, ей будет все равно.
Он пожал плечами.
— В них я нашел ее. Вот и все.
— Нашел ее?
— В письмах. Хильдур Баклин сказала, что Зоя — в своих картинах. Там ее надо искать. Но я не нашел ее там. Я ничего там не нашел. Когда я смотрю на ее работы, я словно гляжусь в зеркало.
Он сидел, уставившись в пол, и ждал, когда Керстин вышвырнет его за дверь. Она помолчала, потом он услышал, как она встает.
— Это ты видел?
Она держала открытку. Репродукцию из Национального музея: портрет Зои кисти Оскара Бьорка.
— Его достали из хранилища. Он висит в зале современного шведского искусства. Вчера я ходила посмотреть на него.
Зоя, прекрасная, но зловеще спокойная, греческая богиня, иконописный лик, совершенство. Портрет Бьорка был самым лучшим и самым честным. Он нарисовал маску, потому что видел маску.
— Давно он не попадался мне на глаза. А он лучше, чем мне запомнилось.
Керстин села на кровать, засунула руки между коленей. В ванной она натянула джинсы и толстовку, но как следует не вытерлась. На одежде проступили влажные пятна.
Она все-таки не выгнала его.
— Так ты ездил к Хильдур Баклин. Она сказала, что Зоя обещала ей картину?
— Первым делом. Но я приехал к ней не за этим. Это было до того, как я нашел список, до того, как ты нашла меня.
— Тогда зачем тебе понадобилась Хильдур?
— Она позировала Зое, давно, в тридцатых. Они были подругами, и я надеялся, что Хильдур знает, о
