— Толкался? Кто?
— Ребенок.
Мать забрала у нее мыло и дала взамен тряпку. В темноте Зоя плохо видела ее лицо, но, похоже, мать особо не впечатлилась.
— Я выбрала ему имя. Его будут звать…
— Не будь дурой! — Мать неожиданно разозлилась. — Давай, вытирайся, пока простуду не подхватила. — Она отобрала тряпку и начала быстро вытирать дочь. — Ты что, не знаешь, что говорить об этом — плохая примета? Очень плохая.
Зоя прежде не замечала, что мать суеверна.
— Его зовут Александр, — сказала она. — Александр Юрьевич.
Мать перестала ее вытирать. С минуту она не шевелилась, словно на нее навалилась непосильная усталость.
— Зачем ты так со мной, Зоя? Зачем ты всегда так поступаешь?
Она бросила полотенце и ушла.
Доктор Григорьев открыл дверь в ковровых шлепанцах и мятом полотняном костюме. Хотя Зоя и знала, что он отошел от дел, ее удивило, насколько он стар, сгорблен, как ввалились его щеки. Его белесые зрачки пристально глядели на нее через грязное пенсне. Он улыбнулся, и зубы его сверкнули золотом.
Пара серег: жемчужины южных морей в россыпи мелких бриллиантов. Подарок отчима на пятую годовщину свадьбы. Непомерная цена за медицинский осмотр.
Григорьев уронил серьги в нагрудный карман.
— Мыло принесли, как я просил?
Он хотел забрать и мыло.
Мать Зои протянула брусок. Григорьев развернул его, поднес к носу и понюхал.
— Годится. Мы не можем рисковать заражением.
За его спиной топталась медсестра с седыми волосами и невыразительным лицом. Она осталась безымянной.
— Готовьте девушку, пока я мою руки.
Они спешили. Медсестра открыла дверь и отошла в сторону, пропуская Зою.
— Иди, — приказала мать.
Вдоль стены — пустые книжные полки, окно с грязными матовыми стеклами. Через него сочился коричневатый солнечный свет. Посреди комнаты — стол, выше обычного, словно колода мясника. По бокам стола свисали толстые кожаные ремни.
Медсестра взбила подушку. Женщина была одета в серое платье и белый фартук.
— Разденься за ширмой. До сорочки.
Она вышла из комнаты. За дверью мать разговаривала с доктором Григорьевым. Врач был чем-то обеспокоен. Слишком поздно, говорил он. Но мать настаивала. А когда она настаивала, всегда сложно было ответить «нет».
На улице раздались крики. Зоя подошла к окну и выглянула через разбитое стекло. Они находились на узкой улочке за Нахимовским проспектом. Зоя помнила, что на нем было полно магазинов, трамваи с лязгом ездили туда-сюда, внутри на поручнях висели мужчины в канотье. Мадемуазель Элен купила букетик белых цветов и вдела один в волосы Зои.
Она разделась.
— Забирайся на скамью.
Так вот что это такое: скамья. Доктор готовился в дальнем конце комнаты. Металлические инструменты. Зоя обхватила себя руками. Ей было холодно.
Вернулась медсестра с дымящимся стаканом чая. Сразу за ней шла мать Зои.
— Выпей, — велела сестра. — Это поможет расслабиться.
Крапивный чай. Знакомый вкус, но чуть другой, нежели обычно. Со странной горчинкой.
— До дна, — настаивала сестра.
Когда Зоя допила, ее подвели к скамье и велели лечь. Мать села у окна. Зоя ее не видела, но слышала, как она дышит, слегка натужно.
Доктор кивнул сестре.
— Пожалуйста.
Сестра задрала Зое сорочку. Кровь прилила к ее лицу, сердце билось так часто, что она чуть не потеряла сознание. Она никогда не чувствовала себя такой обнаженной, даже с Юрием.
Сухие жесткие пальцы доктора пробежались по ее животу, надавливая и прощупывая. Ей больше не было холодно. Пот струился по лбу.
— Все в порядке? — спросила она.
Она посмотрела на врача и увидела, что он склонился над ней со стетоскопом, прижав его почти к тому месту, куда толкался ребенок. Ее ребра и тазовые кости выпирали под кожей. От этого выпуклость в ее лоне становилась еще более заметной.
— Все нормально.
В его голосе не было утешения. Только нежелание говорить, на грани раздражения. Зоя снова расслабилась. В комнате стало светлее. Потолок двигался у нее над головой, трещины плавали перед глазами, пересекаясь друг с другом. Сейчас она упадет. Зоя вцепилась в скамью.
— Зеркало.
Медсестра что-то протянула врачу, какое-то механическое устройство. Зоя не хотела, чтобы оно прикасалось к ней.
— Не надо, — сказала она. Голос был чужим. — Не надо, я…
Что она?
— Я обещала.
В ушах звенели насекомые. Рой, облако. Хныкали, насмехались. Она попыталась отмахнуться от них.
Холодный металл внутри. Она подскочила. Ей задрали ноги. Под коленями затянули ремни. Она не могла пошевелиться.
Раскрылся металлический клюв.
— Что это? Что это?
Ледяная рука матери ложится на лицо.
— Он должен посмотреть, милая. Лежи тихо.
— Мне это не нравится, мама. Я хочу уйти. — Слова превращались в кашу.
— Потерпи немного.
— Прогони мух.
— Никаких мух нет. Полежи тихо.
Ноги опустили. Доктор подошел сбоку, качая головой. Сказал, что все нормально, но он солгал.
— Готовьте солевой раствор. — Хмурясь, он посмотрел на мать Зои. Это не он все задумал. — Морфия у меня нет. Вы должны успокоить ее.
Что-то блеснуло в руке медсестры. Стекло и тусклое серебро. Четырехдюймовая игла.
Зоя попыталась слезть со скамьи, но ноги ее стали такими тяжелыми.
— Шшто она…
Мать начала гладить ее по голове, ласково теребить волосы. Она напевала старую колыбельную. Зоя потянулась и схватила ее за руку.
— Я хчу… уйти.
Мать осторожно отлепила ее пальцы и прижала руку дочери к скамье.
— Зоя, ты знаешь, зачем мы здесь. С самого начала. Не притворяйся, что ты ничего не знала.
Мухи кружились у нее перед глазами, водоворот черных точек, предвкушающих пиршество. Она из последних сил пыталась сесть.
Мать была рядом. В глазах ее стояли слезы.
— Ты должна быть сильной ради всех нас. Ты — наш последний шанс. Ты красивая и умная,
