Может, она права. Где-то по пути он утратил остатки беспристрастности. Но когда? Теперь уже и не скажешь. В любом случае, истина всегда субъективна. Разве можно притвориться, что знаешь боль, которую не в состоянии почувствовать, или красоту, которую не в состоянии увидеть?
Инженерный факультет — низкое здание 60-х годов, скрытое за ширмой берез. Облупившаяся белая краска цепляется за бетонные стены. Эллиот вылезает из машины. Где-то в лесу, за туманом, кричат вороны.
Керстин звонит по мобильному, пока Эллиот достает картину.
— Тебе повезло, — говорит она, вешая трубку. — Они рвутся в бой. Они еще никогда не работали с позолотой и страшно оживились. Тебе нужен отдел прикладной оптики, второй этаж. Спроси доктора Ларса Хальворсена.
— Ты не пойдешь со мной?
— У меня есть другие дела. К тому же я не хочу смотреть, забыл? — Она заводит машину, печально и нерешительно улыбается Эллиоту. — Удачи, Маркус. Увидимся.
Она дает задний ход, он шагает рядом.
— Ты правда считаешь, что я не должен этого делать? Но почему?
Она останавливается, смотрит на него через капот автомобиля.
— Скажи мне вот что: как по-твоему, они красивы?
— Красивы?
— Ее картины. Картины Зои.
Не то чтоб он особенно много размышлял об этом. Да и вообще не задавался подобным вопросом.
— Да. Думаю, да.
— Так почему этого недостаточно?
Он хмурится.
— Недостаточно? Я не понимаю.
Она секунду смотрит на него, потом переключает передачу и уезжает. Что-то подсказывает ему, что больше он Керстин не увидит.
Сканер установлен на металлической раме размером три фута на пять. Линзы и инфракрасный фонарь прикручены к платформе, которая скользит вверх-вниз по высокой механической стреле. Сама стрела движется горизонтально вдоль переднего края рамы. Сверху свисают кабели, подключенные к моторам, трансформаторам, компьютерам и большому монитору высокого разрешения.
У доктора Ларса Хальворсена седые волосы и холодные манеры хирурга. Он и лаборанты советуют Эллиоту держаться подальше от установки. Они говорят, что очень важно избежать вибрации во время сканирования. Чуть пошевелишься — и результаты псу под хвост. Он сидит в конце затемненной комнаты, пытаясь разглядеть проявляющуюся на экране, линия за линией, картину. Автопортрет Зои лежит на боку, зажатый в прочной металлической раме. Так удобнее. Они объясняют, что результат тем лучше, чем меньше расстояние, которое сканирующему глазку приходится проходить по вертикали. В любом случае, картина появится на экране в нормальном положении.
Керстин была права: они рады возможности испытать свою систему на подобном объекте. Через несколько минут наладки сканера Эллиот понимает, что они уже забыли о его присутствии.
Инфракрасный фонарь излучает и видимый свет тоже. В его красноватом сиянии золото мерцает, словно угольки гаснущего костра. Эллиот видит маленькую железную печку в двухкомнатной квартирке на чердаке дома по улице Сезанна, видит Алена Азрия, рыскающего по студии, горящего желанием узнать секреты Фудзиты, жаждущего стать посвященным. Скорее всего, парижский автопортрет был написан в год, когда Ален познакомился с Зоей. Эллиот чувствует голод Алена. Посвящение предполагает уникальность. Это куда лучше, чем признание. Никто больше не вспомнит о твоих врожденных изъянах. Многие ли тунисские евреи награждены орденом Почетного легиона?
Вверху монитора появляется единственная яркая полоса. Сканирующая система может похвастать четырьмя тысячами оттенков серого — значительное усовершенствование. Но пока ничего не видно, кроме слабого завитка тени. Один из лаборантов говорит что-то о следах угля. Доктор Хальворсен приказывает ему отрегулировать контрастность.
Он не просто понимает жажду Алена — он чувствует ее. Равно как и горечь детской потери, неизбывное чувство чего-то утраченного, оставленной где-то части себя самого, которую уже никогда не найти. Ему знакомо стремление Карла Чильбума выступить в роли спасителя, его надежда построить любовь и верность на фундаменте благодарности. Как будто это могло сработать.
Более того, он знает, каково это — не заслуживать ребенка. Знать, что без тебя ей будет лучше, как бы ты ни хотел обратного.
Жизнь Зои — зеркало, созданное специально для него. Он видит себя в нем, замершего на мгновение, словно на портрете, свою пойманную, постигнутую сущность.
Керстин права: он пришел за секретами Зои, но нашел совсем другое.
Сканер заканчивает еще один вертикальный проход. Лаборанты сгрудились у монитора. Доктор Хальворсен на что-то показывает, описывая пальцем круги. На руке у него обручальное кольцо. Они спорят о четкости изображения, о том, не слишком ли много света отражает золото. Сканер проходит по нарисованным глазам Зои.
Он все время ждал его в студии, позолоченный и готовый: портрет Маркуса Эллиота. Последняя работа Зои. Особый заказ, не предназначенный для аукциона или перепродажи. Работа, место которой в самой частной из всех коллекций. Живому — от мертвой, золотой дар.
Он вместе с Зоей проходит по залам галереи: матиссы и пикассо Сергея Щукина, гогены и вангоги Ивана Морозова. Он останавливается перед любимой картиной Зои, «Воспоминанием о саде в Эттене». Он идет по пятнистой дороге, исчезающей за горизонтом. С каждым шагом он чувствует, как солнце греет спину. Он видит красоту цветущего сада.
Сканер проходит по алому рту Зои.
Доктор Хальворсен склоняется над экраном.
— Видите? Что это?
Лаборанты чем-то возбуждены.
— Это уголь. Никакого сомнения.
Хальворсен оборачивается через плечо.
— Мистер Эллиот? Хотите взглянуть?
Он стоит у дверей галереи, тех самых, что Андрей Буров открыл перед Зоей весной 1918-го. Он может вернуться в любой момент и побродить по залам. Картины всегда будут там. А пока можно выйти обратно на свет.
— Ларе.
Лаборант хватает доктора Хальворсена за рукав. Из-под основания сканирующей стрелы раздается натужный скрежет.
— Выключай.
Кто-то щелкает рубильником. Сканер содрогается и замирает. Лаборанты, стеная, выпрямляются. Это явно не в первый раз.
Доктор Хальворсен безнадежно качает головой.
— Прошу прощения, мистер Эллиот. Простейшая деталь — и постоянно выходит из строя. Нам надо заменить один из моторов. — Он смотрит на часы. — Это займет какое-то время. Возможно, вам лучше вернуться завтра.
Фонарь еще горит, бросая розовый круг на золоченую поверхность. Похоже на закатное солнце.
Оно словно греет его изнутри, придавая ему силы. Он вскакивает на ноги.
— Ничего, все в порядке. Ваша машина может видеть, да? Сквозь золото?
Доктор Хальворсен складывает руки на груди.
— О да, конечно. Столь тонкий слой металла почти что прозрачен. Надо только подобрать длину волны.
