своих решений: «Каждый день я приказываю отрубить пять-шесть голов на улицах Каира. До настоящего времени мы должны были щадить их, чтобы уничтожить страх, который нам предшествовал. В настоящее время, напротив, нужно взять тон, который необходим, чтобы этот народ повиновался. А повиноваться для них – значит бояться». По свидетельству Е. Тарле, «кроме массы перебитых арабов и феллахов при самом подавлении восстания уже после усмирения несколько дней подряд происходили казни; казнили от 12 до 30 человек в день».
Много крови было пролито и в близлежащих к столице селениях, на которые перекинулось восстание. Теперь Бонапарт каждый день считает число казненных уже десятками: «Ежедневно мы рубим по три десятка голов…
Это им послужит уроком». Он одобряет действия Бертье: «Вы хорошо сделали, что приказали отрубить головы всем взятым в плен с оружием в руках». А своему адъютанту Круазье приказывает отправиться в восставшее селение, «окружить все племя, перебить всех без исключения мужчин, а женщин и детей привести в Каир, самые же дома, где жило это племя, сжечь. Это было исполнено в точности. Много детей и женщин, которых гнали пешком, умерло по дороге, а спустя несколько часов после этой карательной экспедиции на главной площади Каира появились ослы, навьюченные мешками. Мешки были раскрыты, и по площади покатились головы казненных мужчин провинившегося племени» (Е. Тарле).
Восстание было подавлено довольно скоро, но успело унести со стороны французов жизни двадцати офицеров штаба и инженерных войск, нескольких членов Комиссии по наукам и искусствам. Погибли также комендант Дюпюи и любимый адъютант Бонапарта – молодой поляк Сулковский. Триста солдат были убиты либо ранены. После подавления восстания Бонапартом был распущен Большой Диван (Совет Нации), а члены «мятежного дивана» по его приказу расстреляны. Были приняты меры по дополнительному укреплению города: одну из больших мечетей превратили в форт, названный в честь храброго офицера и талантливого человека – академика Юзефа Сулковского, а вблизи сада института соорудили крепость.
Наполеон принял шейхов и сказал им: «Я знаю, что многие из вас проявили слабость, но я хочу верить, что ни один не является преступником; неблагодарность и мятеж – это то, что более всего осуждается пророком… Я не хочу, чтобы хоть один день в Каире не происходило обычного богослужения; мечеть Аль-Азхар была взята штурмом, в ней текла кровь, идите и очистите ее. Все священные книги были взяты моими солдатами, но, действуя в моем духе, они принесли их мне – вот они, я их вам возвращаю. Тех, кого постигла смерть, достаточно для моей мести. Скажите народу Каира, что я хочу продолжать быть милостивым и милосердным. Он был предметом особого покровительства с моей стороны, он знает, как я любил его, пусть же он сам судит о своем поведении. Я прощаю всем, но хорошенько объясните им, что то, что произошло и еще произойдет, давно уже записано и что никто не в силах остановить меня; это все равно, что захотеть остановить судьбу… Все, что произошло и еще произойдет, записано в книге истины». Таким образом, «султан Кебир» выказывал свое великодушие и милость к виновным. Впрочем, это не помешало ему провести еще одну показательную карательную акцию: 26 января 1799 года в Каире казнили 90 человек, объявленных мамелюкскими агентами. А перед этим он издал такой приказ: «В случае восстания какой-либо деревни комендант провинции должен взять в качестве заложников всех детей от 12 до 16 лет и отправить их главнокомандующему. Если какую-то деревню надо будет сжечь… то в ней также следует собрать всех детей».
Итак, после нескольких месяцев, отданных борьбе с мятежниками, в Египте снова установился мир. Но теперь Бонапарту надо было найти выход из той мышеловки, в которой он оказался в результате войны, объявленной ему Османской империей. А османы к концу 1798 года уже перешли от слов к делу: в Сирии действительно появилась та самая «бесчисленная» армия под командованием сераскира Ахмеда Джеззара-паши, по прозвищу Мясник, а другая армия, при поддержке британской эскадры, готовилась к вторжению в Египет с острова Родос. В этой ситуации Бонапарт, как всегда, принял неординарное решение: не дожидаясь начала наступления противника, нанести ему упреждающий удар в Сирии, а затем вооружить сирийских христиан и прорваться к Дамаску. Он, как всегда, строил обширные планы, в которых, по словам А. Манфреда, «Сирия должна была стать лишь первым актом». Как позднее писал об этом сам великий полководец, он хотел, «если судьба будет благоприятствовать, несмотря на потерю флота, к марту 1800 года во главе 40-тысячной армии достичь берегов Инда». А пока для похода в Сирию он выделяет только 13 тысяч солдат…
На святой земле Леванта
Прежде чем отправиться в Сирийский поход, Бонапарт направил для сбора налогов и реквизиции лошадей на нужды армии несколько подвижных колонн в Гизу и Розетту. Все это могло ему понадобиться в новом переходе через пустыню. Он хорошо понимал, что этот марш, несмотря на нежаркое время года, в отсутствии источников воды будет крайне изнурительным и потребует от солдат величайшего напряжения сил. Кроме того, для взятия сирийских крепостей одной пехоты и кавалерии недостаточно – нужны пушки. Ведь арабы, убедившись, что с французами лучше не сражаться на открытом пространстве, принялись укреплять стены Газы, Яффы, Сен-Жан-д’Акра и углублять рвы. Так что обойтись в этой кампании без осадной артиллерии было невозможно. Тащить же все пушки по пескам – убийственное занятие. Единственное, что оставалось, доставить их в Левант (Сирию и Палестину) по воде. А так как французская эскадра почти полностью была уничтожена, то Бонапарт мог прибегнуть лишь к помощи контр-адмиралов Гантома и Перре, суда которых все еще бороздили воды Нила. Но это было делом крайне рискованным: при появлении англичан или турок можно было потерять не только последние корабли, но и осадную артиллерию. Однако другого выхода главнокомандующий не видел. Ведь надеяться на какую-либо помощь извне Бонапарту теперь не приходится. Члены Директории не могут прислать ему свежие силы, да и не очень озабочены его дальнейшей судьбой. По его собственному признанию, «они мне завидуют и ненавидят меня; они охотно оставят меня здесь погибать…»
На что же рассчитывал дерзкий корсиканец, отправляясь с небольшой армией против несметных полчищ Джеззар-паши и всех, кто к ним присоединился? Как всегда на силу французского оружия, высокие профессиональные качества своих генералов, а еще… на удачу, свою Звезду, в которую неизменно верил. Он говорил: «Победу одерживают не числом. Александр победил триста тысяч персов во главе двадцати тысяч македонян. Дерзкие предприятия и мне особенно удавались». Вспоминает Бонапарт и другие великие примеры: «Известно, что во все исторические эпохи полководцы, совершавшие походы из Египта в Сирию или из Сирии в Египет, рассматривали эту пустыню как препятствие тем более значительное, чем больше было у них лошадей. Древние историки сообщают, что когда Камбиз решил проникнуть в Египет, он вступил в союз с одним арабским королем, который провел в пустыне канал с водой; это, несомненно, обозначает, что он усеял пустыню верблюдами, несшими воду. Александр стремился завоевать расположение евреев, чтобы они служили ему при переходе пустыни. Однако в древние времена это препятствие было не столь значительным, как сейчас, потому что там существовали города и деревни, а людская предприимчивость успешно боролась с трудностями. Ныне от Салихии до Газы не осталось почти ничего. Значит, армия должна совершить этот переход постепенно, создавая этапные пункты и склады в Салихии, Катии, Аль-Арише. Если эта армия выходит из Сирии, она должна сначала создать большой склад в Аль-Арише, а затем перенести его в Катию, но поскольку эти операции чрезвычайно затяжные, противник получает время, необходимое для подготовки к обороне».
Бонапарт в точности исполнил задуманное. Его армия выступила в поход 9 февраля 1799 года. Во главе ее были лучшие генералы – Клебер, Жюню, Ланн, Мюрат, Ренье, Кафарелли и Бон. Чтобы пересечь пустыню, отделяющую Сирию от Египта, солдатам, которые двигались пешком, потребовалось 80 часов пути. Пески начинались после пальмового леса Салихии. Здесь не было ни растительности, ни воды и негде было укрыться от палящего солнца. Пехотинцы прошли этот отрезок пути за двое суток, а верблюды и повозки с пушками – за трое. Но впереди, неподалеку от оазиса Катии, начался участок с коварными зыбучими песками, которые стали страшным препятствием для тяжелых обозов. Переход от нее до оазиса Аль-Ариш легионеры смогли одолеть за трое с половиной суток. Еще столько же они шли до Газы. Таким образом, весь путь через великую пустыню и Суэцкий перешеек занял у французов 12 суток, включая отдых в оазисах. Теперь им предстояло развернуть боевые действия в местах, расположенных вдоль моря.
