зарастали лопухами и репейником.
Еще на дальних подступах к городу появились огромные растяжки с яркими надписями на русском: «Добро пожаловать в рай!» и «Париж — столица Бистро». Растяжки были антивандальные и потому их не украшала ни одна народная надпись.
Арабские и негритянские бидонвили в предместьях смотрелись вполне достойно: ни тебе помоек, которые кишат бродячими собаками и крысами размером с собаку, ни хибар из картонных коробок и мятых листов дюраля, ни бескрайних барахолок. Вместо этой экзотики — скучноватые кварталы сборных пятиэтажек и шпили стандартных минаретов, так похожих на чудом уцелевшие дымовые трубы из эпохи чугуна и пара.
На Восточном вокзале, который в народе прозвали Московским, Петра встречал высоченный, худой кондуктор в парадной морской форме. Волосы у него были пегие, а усы — рыжие. Несмотря на белоснежный мундир и фуражку, золотые погоны и аксельбанты, вид у него был понурый: виски — седые, глаза — тусклые, губы обиженно поджаты. Он горбился, будто стесняясь своего большого роста.
Дылда отдал честь и представился:
— Кондуктор Спиваков Аристарх Львович. Прикомандирован к вам приказом начальника КЭЧ военной комендатуры Парижа на период отпуска.
Сухов был в курсе: на Старой Земле теперь такие правила.
— В походах были? — сам не зная зачем, осведомился капитан третьего ранга. Он мог сыпануть соль на рану, но все же спросил.
— Списан на берег по контузии, — ответил кондуктор с нескрываемой обидой. — Дослуживаю…
Кондуктору Спивакову было себя жалко. Петр Сухов не любил, когда себя жалеют — особенно здоровые мужики, но в отпуске адъютанта выбирать не приходилось.
Вновьиспеченный капитан третьего ранга решил называть кондуктора по имени-отчеству: Аристарх Львович. Отпуск как-никак, да и разницу в возрасте никуда не денешь.
— Зовите меня Петром Ивановичем, Аристарх Львович, — предложил Петр Сухов. — Так будет удобнее.
— Как скажете, Петр Иванович.
На перроне толпу пассажиров и встречающих изучали внимательные взгляды полицейских сканеров. Эти небольшие приборы, похожие на фасеточные глаза стрекозы, были развешаны на каждом фонарном столбе — неотъемлемой части исторического интерьера. Самих же парижских полицейских видно не было. Наверняка они появляются, лишь когда надо запротоколировать труп или произвести задержание.
— Сам-то вы здешний? — осведомился Петр Сухов.
— Жена моя тут жила… — отчего-то замялся кондуктор. — Каледонка она.
— А у меня здесь отец, — негромко произнес Петр. — Когда могилу матери снесли бульдозером, перебрался сюда из Мариуполя.
Кондуктор грустно посмотрел на капитана третьего ранга, но ничего не сказал.
Военморы двинулись по перрону к зданию вокзала. Внутри Восточного вокзала отчетливо попахивало давней войной. В память жестокой битвы под Верденом над кассами вокзала висели два здоровенных панно: «Патриоты уходят на фронт» и «Возвращение военнопленных». Сухову не преподавали в Академии Верденскую битву, но он изучил ее самостоятельно, по источникам двадцатого века. Это была отвратительная мясорубка — пример того, как не надо воевать.
Спивакову на помпезных патриотов и обшарпанных пленных было наплевать. Его задача — доставить отпускника до места назначения в целости и сохранности.
Командиру корвета по статусу полагалась кибертележка, но в нынешнем Париже с техникой явно был непорядок. Нескладный кондуктор, потешно семеня длинными ногами, сбегал к стойке военного администратора и вернулся не солоно хлебавши.
— Говорит, записал нас в очередь. Больно много отпускников сегодня. Когда вернется тележка — тогда и получим. — Голос у кондуктора был виноватый, словно это он сам загубил всех парижских киберов.
— Ждать не станем, — распорядился Петр Сухов. — Отпуск не резиновый — каждый час на счету.
В багажном отделении военморы получили серебристые чемоданы Сухова. Капитан третьего ранга поначалу не хотел отдавать свой багаж кондуктору, но тут же понял: обидится насмерть. В итоге каждому досталось по тяжеленному чемодану с подарками.
Таща багаж, военморы вышли на площадь через одну из стеклянных дверей под старинными часами. На площади перед сероватым трехэтажным зданием вокзала, сохранившимся с девятнадцатого века, выстроилась череда разнокалиберных такси с белыми коробками на крышах. Коробки эти сияли: СВОБОДНО.
Сухов выбрал глайдер не первый в очереди, а тот, что поновее. За рулем «фольксвагена» развалился угольно-черный негр с белыми кудряшками, в красной майке и темно-синих галифе с широкими красными лампасами. На груди его белела надпись на русском: «чапаев». Сверкающие хрустальные импланты делали рот негра похожим на кукольный сервант с малюсенькими рюмками и бокалами.
— Куда летим, начальник? — опустив стекло, почти без акцента осведомился таксист. — Погулять или подремать? — А сам косился на Спивакова. Похоже, негр его знал.
Кондуктор выразительно посмотрел на счетчик, где горела литера «В». Негр молниеносным движением переключил его на тариф «А», ведь Восточный вокзал — в черте города, а сегодня — будний день.
— Черемушки, Октагон шестнадцать, — ответил за Сухова Спиваков. — И без фокусов.
«Больно много он знает, — подумал Петр Сухов. — Какая у нас теперь служба эскорта — любо- дорого…» Он был уверен, что кондуктор работает на контрразведку Флота. Обычная практика на берегу, но радости от этого знания никакой.
— Зачем обижаешь, начальник? — с оскорбленным видом произнес таксист и одним нажатием кнопки распахнул двери и открыл багажник. — С детства люблю флот.
Он действительно домчал пассажиров без приключений и честно заработал свои полтора уника чаевых.
Но сначала глайдер беззвучно оторвался от тротуара и плавно устремился в небо. «Фольксваген» был юркий и ходкий. Он нырнул в грязно-серое облако, повисшее над Восточным вокзалом, пронзил его и, поднявшись в эшелон 360, с легкостью вписался в плотный поток такси и аэробусов. Ниже, в эшелоне 330, глайдеры шли в обратном направлении — с запада на восток. Выше зависли полицейские эскадрильи. Десятки грозных черных машин, словно стаи голодных воронов, глядели на парижан из поднебесья. Черные глайдеры менялись в небе каждые три часа.
Такси пролетело над церковью Святой Троицы, а потом над церковью Святого Августина. Большой и все еще красивый город был испятнан рекламными щитами, которые обещали яростную битву на принципиальном матче «Спартак» — «Зенит». Зубы футболистов были оскалены, лица перекошены, глаза горели безумным огнем.
В небесах, между эшелонами, висели объемные изображения точно таких же плакатов — не хочешь, а налюбуешься.
Всю дорогу Петру пришлось выслушивать жалобы, что туристов с Франции прилетает все меньше, а налоги растут день ото дня. Негр обязан был предложить капитану третьего ранга «лучших французских девушек», но так и не решился.
Пронесшись над свежепомытой Триумфальной аркой, такси вышло на прямую и полетело параллельно авеню Шарля де Голля. «Фольксваген» пересек Сену и начал спуск к Черемушкам — одному из первых русских районов.
Октагонами называли восьмиугольные высотки с крытым внутренним двором. С воздуха они казались деревянными городками из старинной русской игры. Пластик стен давно выцвел, и октагоны стали грязносерыми — под стать устилавшему землю пластфальту.
Взяв чемоданы, военморы двинулись к восемнадцатому номеру. Петр Сухов не был здесь долгих четыре года. Последние свои отпуска он провел в Малайе — рядом с базой Белой эскадры. Там жила его любимая Маруся. Маруся Кораблева. Эта молодая женщина была проверена контрразведкой Флота, и теперь
