— Я и водой пробовал, и слюнявил — ничто не берет.
— Тогда стригитесь, — презрительно ответила она.
Ее подруги при этом смутились даже больше, чем я.
Ни расческа, ни вода, ни слюни по-прежнему не помогали — и на всякий случай я стал сторониться Фиры: кто знает, что могло прийти ей в голову! Но она мной больше не интересовалась.
Я удивился, увидев ее на экзаменах. Наши девушки не особо стремились в университет, хотя впоследствии многие из них получили высшее образование. Я заговорил с Фирой — уже на «вы», по нынешнему нашему возрасту (впрочем, я, по-моему, предпочитал такое обращение к прекрасной половине человечества и в профшколе).
Фира чуть ли не возмутилась моему удивлению.
— По-вашему, одни мальчики достойны высшего образования? — грозно спросила она. — Не слишком ли много приписываете своему полу?
Я предпочел не заметить этого выпада против моего мужского достоинства.
— А на какой факультет экзаменуетесь?
— На ваш.
— Я на физмате. Значит…
— Совершенно верно — поступаю на физмат.
Я глядел на нее во все глаза. В школе она не обнаруживала даже отдаленных способностей к точным наукам. Она засмеялась — ошарашенный, я, наверное, выглядел очень глупо.
— Буду математиком — как и вы, Сергей.
— Я физик, а не математик, — с достоинством уточнил я.
— Я так сказала: буду физиком.
И Фира убежала. Тогда еще она не умела ходить степенно — это пришло после родов. Вскоре я узнал, что она бегала даже дома — от двери до окна. А если слышался входной звонок, мчалась открывать так стремительно, что стук ее каблучков рассыпался и на лестничной площадке.
Фира поступала на соцвос — все-таки конкурс там был поменьше. Но экзамены принимали те же профессора и доценты — и они были такими же строгими. Я ни минуты не сомневался, что она срежется по всем специальным предметам. Кое-что ей светило только на русском и обществоведении — гуманитарными дисциплинами она хоть интересовалась… Правда, не слишком активно.
Но Фира сдала все экзамены — причем блестяще (я сам потом увидел оценки). Я первый бросился к спискам принятых (чтобы поздравить ее или пособолезновать — как выпадет). И встретил ее у парадного институтского входа — узнавать свою судьбу она пришла позже других абитуриентов. В молодости она вечно опаздывала — даже на любовные свидания, чувство времени выработалось у нее лишь в зрелые годы (но и тогда нередко отказывало).
И мне опять пришлось удивляться: Фира не очень-то и обрадовалась.
— Я и не сомневалась, — сказала она. — Сергей, мне кажется, вы смотрите на меня со страхом.
Я смотрел на нее с уважением. Я, конечно, мог бояться ее шальных выходок — это происходило импульсивно, но уважение вдруг не возникает — его нужно заслужить. Я впервые увидел в Фире серьезного человека.
А затем мне стало не до нее. Один из лирических героев Блока горько признавался:
В ту осень меня терзали множество страстей: и любовь к Людмиле, и стихи, воплотившие и заменившие ее, и дружба с Оскаром, требовавшая ежедневных встреч, и обсерваторские попытки приобщиться к тайнам мироздания, и стремление создать что-то свое в философии, и книги, которые нельзя было не читать… Фира затерялась где-то в стороне — даже силуэта ее не мелькало на моих дорогах.
А потом, сразу после Нового года, она появилась.
Она возникла около Тираспольской площади, в середине дня, во время снегопада. Она бежала в снежном тумане впереди меня, но скользкий наст не принял ее бега. Она поскользнулась, подвернула ногу, охнула и остановилась. Я успел подбежать и поддержать ее. Так когда-то происходило с другой Фирой — Володарской, но на этот раз все получилось гораздо серьезней.
— Это вы? — спросил я, вглядываясь в ее искаженное болью, заснеженное лицо.
— Я. Разве вы сомневаетесь?
Я стал неумело оправдываться.
— Сзади вы не похожи на себя.
— Хорошо, хоть спереди похожа! Это утешает. Ох, как больно! Боюсь, не сумею дойти домой.
— Я вас провожу.
— Спасибо. Не ожидала…
Я попытался обидеться.
— По-вашему, я такой невоспитанный?
— Такой погруженный в себя. Вы идете, не замечая ничего вокруг. И не мне одной так кажется.
— Знаю, — сказал я с досадой. — Амос сплетничал, что я прошу прощения у столба, когда с ним сталкиваюсь.
— Это были только сплетни? — Она повернулась ко мне. От тающих снежинок, от небольшого ветра с моря щеки ее порозовели. Она всегда казалась мне похожей на цыганку — распущенными волосами, удлиненным лицом и особенно большими, горящими, темными глазами с голубым до синевы белком. И голос у нее был цыганский — глубокий, звучный, легко меняющий интонации. Сейчас в нем звучало разочарование.
— Вам не нравится, что это сплетни, Фира?
— Не нравится. Я надеялась, что вы на самом деле раскланиваетесь со столбами.
— Для чего вам это?
— Ни для чего. Просто мне хотелось иметь среди своих знакомых человека, для которого реальны только его собственные мысли. О чем вы обычно думаете, Сергей?
— Обычно — о необычностях.
— Понятно. Обычные необычности. А сейчас о чем? Тоже о необычном?
— Конечно. Удивляюсь, что научился поддерживать хромающего человека. У меня в семилетней школе была соученица, тоже Фира, она говорила, что со мной рядом нельзя ходить — я толкаюсь.
— Нет, вы не толкаетесь. Из вас может получиться если не ухажер, то сопровождающий. Не хотите им стать?
— В смысле — вашим не-ухажером?
— Как получится — вы только постарайтесь. У нас в школе вы ни с одной девочкой не дружили. Мы даже спорили: вы нас ненавидите или боитесь? Мужчины иногда такие трусы…
Я поспешно перевел разговор на другую тему.
— Вы хотите, чтобы с нынешнего дня я стал вашим постоянным сопровождающим?
— С нынешнего не получится, — сказала она с сожалением. — Мама назначила стирку — надо помогать. Мы пришли.
Она жила на Троицкой, рядом с Александровским бульваром. Дом был трехэтажным — но высотой с наши молдаванские пятиэтажки. Парадный ход был открыт, наверх вела мраморная лестница.
— Не хотите зайти? — спросила Фира и спохватилась: — Ах да, вы без фрака! Это неудобно. К тому же у нас стирка. Хорошо, зайдете завтра — вы не забыли, что подрядились меня сопровождать?
