Сначала глаза, молодые и насмешливые.
Потом — майка с видом Нью-Йорка, на которой все небоскребы целы.
Потом — волосатые ноги в мятых широких шортах до колен и старых потрепанных кедах.
Потом — лицо, некрасивое и неправильное, как будто его долго мяли, обдумывая, а потом со зла хрястнули, но в середку не попали.
Густые волосы лежать не желают, разваливаясь, как лес с просекой, а во лбу справа имеется вмятина.
Нет, даже не вмятина, а пробоина.
Видимо, некогда ему снесло полчерепа, и удалось собрать только часть осколков.
— Привет, amigo, — говорит он. — Я — Пальяныч, ваш новый сисадмин. А тебя как зовут?
— Хабанера, — несколько возмущенно представляется Хабанера.
— Не обижайся, — предупредительно улыбается Пальяныч. — Я такой, неформальный. Неформатный. Я всем «ты» говорю. Но я очень хороший специалист, — Пальяныч поднимает кривой палец. — Очень хороший. Вот смотри, Хабанера. У тебя есть какие-нибудь пожелания по работе системы?
— Нет, — Хабанера глядит в окно, стоя к Пальянычу в три четверти оборота. Почти задом.
— Врешь, — радостно смеется Пальяныч. — У тебя есть пожелания. Ты бы хотела работать от электрической розетки и круглые сутки. Угадал?
Пальяныч улыбается; выглядит это жутковато. Чудовищно несимметричное лицо — одна бровь на два сантиметра выше другой, верхняя челюсть не приходится на нижнюю, переносица имеет в плане прямой угол. Весь мятый и потрепанный, в майке и жеваном песочном пиджаке, перепачканном чем-то вроде мела и мазута.
— Угадал, — отвечает Хабанера. — И что, ты можешь так сделать?
— Обижаешь, amigo, — веселится Пальяныч. — Я всё могу. Еще раз тебе говорю: я просто первоклассный сисадмин. Я супер. Я исполню любое твое желание.
Хабанера дивится сама себе. Она не волнуется никогда в жизни или почти никогда, а тут холодом прилегло к животу, и черные волоски на руках встали дыбом, тяжелые волосы качаются около сережек.
— Ну, так что, подрубать тебя к розетке сейчас, или погодим? — распоряжается Пальяныч.
— Сейчас, — сводит брови Хабанера.
— Ну, тогда пошли.
— Хорошо тут у вас, — Пальяныч зачищает контакты. — Вышку в окно видно.
— Ага, и мост, — брякает один из Хабанериных подчиненных, которого зовут Васька Баклан.
— Мда, — повторяет Пальяныч, — точно, вышку и мост. А вы знаете, в чем фишка с вышкой и мостом?
— В чем? — неожиданно спрашивает Дашка переводчица.
— А в том, — отвечает Пальяныч, ловко просовывая провода в дырки, — что мост — не мост, а гора с дырой. Понимаешь теперь?
— Теперь понимаю, — Дашка краснеет.
(Прыскают и переглядываются).
— Ни хрена вы не понимаете, — возражает Пальяныч, продолжая работать руками. — Гора с дырой — это рамка. А два берега — это будущее и прошлое. А теперь загадка: на каком берегу вышка, на
— Стоп, а где
— Вообще-то мы плывем по реке, но нам кажется, что мы едем через мост.
Дашка переводчица взвизгивает от удовольствия. Хабанера с трудом давит в себе желание замочить ее немедленно.
— Ну вот, Хабанера, можешь подключаться. Долго ли умеючи.
— А что это такое, вообще? — спрашивает кто-то.
— А это, — объясняет Пальяныч, — наша Хабанера будет теперь питаться энергией от розетки.
— А-а, — веселятся подчиненные. — А на сколько вольт?.. А трансформатор?..
Хабанера протягивает руку назад и хватается за провод.
Крр-ч-пффм!! Др-бннь-клац! — раскаленная электрическим током спица втыкается в затылок, в глазах муравьи, боржом стремительно разливается по телу, сводит, трясет, не вдохнуть. И вдруг — внутри становится тепло, в глазах расцветают желтые махровые цветы, и возбуждение внезапно перерастает в невыносимую сладость. Пальяныч давно ушел, а Хабанера всё сидит на своем вертячем стуле, откинув голову, зажав в кулак пучок оголенных проводов. По ее телу пробегают легкие сияющие волны, искры брызгами расплескиваются у ног.
На следующий день они обедают вместе. Пальяныч лезет вон из кожи. Два куска мягкого лаваша, два пучка укропа, два шмата прозрачной, как стеклышко, ветчины, и два бокала вина. Они сидят в полутемном грузинском кафе. Хозяин, не только грузин, но и негр, зажег между ними свечку. Глаза у Пальяныча зеленые и бесцеремонные; на стуле он сидит, развалясь, а голос у него смешной: то сваливается в хриплый бас, то неожиданно взвизгивает, как дверь. Мало-помалу эти резкие модуляции начинают нравиться Хабанере.
— Ладно, про наркотики я понял… табак куришь, вино, вижу, пьешь. А еще, душа моя, какие у тебя есть вредные привычки? Валяй, рассказывай!
— Никаких.
— Это комплексы, amigo. — Тебя это напрягает?
— Нет.
— Ну и правильно. Знаешь, люди очень часто слишком много думают о том, что думают о них. Это от зажатости. Люди боятся быть собой. Добродетель утомительно однообразна, — говорит Пальяныч. — Вся фишка — в грехах.
Хабанера молчит. Это известный спор Лютера с Эразмом Роттердамским. Или Фомы Аквинского с Пьером Абеляром. Абеляр отбеливал и горячился. Аквинский был черен и свеж, как его ряса.
— Один мой приятель, — говорит Пальяныч, поддергивая бровь к вмятине, — снимал рекламу кофе, но фотоаппарат не улавливал пар, который должен был виться из чашки. Тогда фотограф положил за чашкой раскуренную «беломорину». Эта реклама висела по всему городу. Потребители видели подсвеченный плакат и прямо из машины вдыхали ароматный дым. Им хватало. А ты что думаешь о потребительском обществе?
Хабанера молчит. Она каждую пятницу ездит в супермаркет и покупает там все, что видит, не глядя на цены. Ей плевать на цены. Она свободна от потребления. I am not a consumer, I am an investor. Такие дела.
По дороге назад — в компьютерный магазин. Там мышей, как на овощебазе или в амбаре, даже больше. Мыши с тремя кнопками и с двумя, с колесиками, мышиные шарики и мышиные коврики, мышиные провода, мышиные разъемы и переходники. Пальяныч выбрал маленькую кругленькую мышь салатного цвета, ухватистую и шершавую, и протянул ее Хабанере.
— Чувствуешь, какая она эротичная?
Дай нащупать изгиб твоего зеленого мышиного тельца. Глухо кликают плавные кнопки. Нежный скромный шарик. Как приятно его гладить. Удивительная мышь, зеленая, непуганая мышь.
Выжженный двор вздыхает по временам с шелестом. Листья полусухие, полусладкие трепещут на непрочных черенках. Кирпичи и пни.
— Maybe coffee?
