могу, а в голове одна мысль — неужели мы сироты? Батюшку разговор, видно, сильно утомил, плечи обвисли, лицо покраснело, а от тела жар, как от печки. Игнат воды принес, так он пил, пил. Я этот кувшин потом к себе в комнату забрала, вон он стоит.
На следующий день к нам приехал отец Александр со святыми дарами. Батюшку причастили, исповедали. Еще день прошел. Опять послали за священником, на этот раз соборовать. Вечером родителя нашего не стало. Завтра мы на могилу к нему пойдем. Грустно там, вместо церкви — пожарище, а на могиле у батюшки простой деревянный крест.
Помолчали.
— Ты еще не сказала мне, за кого замуж собралась? — спросил наконец Матвей.
Несмотря на поздний час, Клеопатра решила, что время самое подходящее, и стала рассказывать о женихе, но все как-то сбивчиво. С первых же фраз Матвей понял: сестра совершенно равнодушна к своему избраннику, а если и собралась с ним под венец, то не иначе, из желания выбраться из-под опеки Ивана и зажить своим домом. Жених-то явно неказист, небогат, зато «незлой и непьющий».
Очень показателен был рассказ Клеопатры о знакомстве с господином Юрьевым. Не знаешь, плакать после этого или смеяться. А случилось все так: на Николу Летнего, 9 мая, дождь загнал коляску Ивана, а с ним и Клеопатру в усадьбу соседствующего помещика. Гостей оставили обедать. И вот к столу вышел племянник хозяина, этот самый Юрьев, господин чопорный, томный и с капустным листом на лбу — у него, видишь ли, голова разболелась. Свои головные боли он называл мигренью. Сидишь с капустным листом, так хоть молчи. А господин Юрьев, ласково поглядывая на Клеопатру, принялся объяснять, что в его роду мигреням подвержены все женщины, и болезнь эта по наследству передается по женской линии, и единственный случай на семью — он: подцепил женскую болезнь. За столом все начали смеяться, Клеопатра не знала, куда себя деть, а Юрьев, как ни в чем не бывало выглядывая из-под капустного листа, продолжал разглагольствовать на ту же тему. Потом лист свалился на радость всем в соусник.
— А вообще-то он человек хороший. У него небольшая усадебка в Тульской губернии.
— Клеопатра, опомнись! Зачем тебе этот недоумок с капустным листом?
— Ты ничего не понимаешь! Он не недоумок. Он просто не признает глупых условностей. И любит пошутить. Если хочешь знать, то мне это нравится. Дал бы Иван денег, и я была бы счастлива.
Как и предсказала Клеопатра, решительного разговора с Иваном не получилось. А если быть точным, то разговор зашел в полный тупик. Встреча состоялась в бывшем батюшкином кабинете, где Иван сидел теперь как хозяин. Только Матвей опустился на стул и произнес заготовленную фразу: «Меня вызвал в Россию стряпчий Лялин», Иван, сидящий от брата через стол, пододвинул к себе шандал, вооружился охотничьим ножом и принялся аккуратно очищать нагар с бронзовой ножки. Это необременительное занятие довело Матвея до исступления. Когда тот пытался рассказать брату о своей жизни в Париже, о трудной дороге домой и, наконец, о видах на будущее, Иван с отвратительным скрежетом выковыривал оплывший воск из завитушек и насечек, и только когда было произнесено слово «майорат», он, не отрывая глаз от шандала, буркнул:
— Батюшка мне все оставил. Можешь прочесть завещание. Там черным по белому написано.
— Когда завещание составлялось, действовал закон государя Петра о майорате. Сейчас закон упразднен, и я имею право получить свою долю.
— Не надо все валить на законы. Думаешь, не знаю, почему батюшка Слепенки продал? Чтоб долги твои покрыть, долги от беспутной жизни в беспутном городе. Я получил право на владение всеми землями не только потому, что старший в семье. Главная причина в том состоит, что я вел жизнь нравственную, а потому завоевал полное доверие покойного родителя нашего. Права наследства налагают на меня определенные обязательства, а именно: заботиться о тебе и о сестре, а также о вашей добродетели.
— Теперь самое время осуществить высокие слова на деле, — весело сказал Матвей. — Клеопатре замуж пора. Жених есть. Дело за малым, за приданым. И не только вещами, деньги подай.
— Нет у меня сейчас свободных денег. Все потрачено на исправление хозяйственных нужд. Подождет еще Клеопатра, с нее не убудет.
— Понятно, — сквозь зубы процедил Матвей, а сам подумал с облегчением: «С капустным листом покончено!» — А как ты будешь заботиться обо мне? Кров, пища, так, что ли?
— Я тебя из дома не гоню, — промямлил Иван и еще с большим рвением принялся уродовать бронзовый шандал. — Если задумаешь уехать, получишь содержание в разумных пределах.
— А какой предел ты считаешь разумным? Рупь с мелочью в год?
— Рубль тоже надобно заработать.
— То-то я вижу, ты здесь перетрудился! — крикнул Матвей и ушел, хлопнув дверью.
9
Матвей поехал в Москву верхами, не хотелось просить у Ивана экипаж, да и погода располагала к седлу. Тепло… Небо, право, шелк персидский. Октябрьское солнце уже не припекало, а потому весь свой свет и силу расходовало на создание особой ясности и прозрачности воздуха. Деревья почти обнажились, а уже коли на некоторых особо стойких осинах и березах, не полностью сброшен лиственный наряд, то оставшиеся листочки так и полыхают золотом и багрянцем.
Утреннее его настроение весьма разнилось с вечерним. Что есть русский трактир? Мерзость и запустение! Отчего во Франции, скажем, в Сан-Дени, где лошадей меняют, постоялые дворы чисты и без клопов? Цена, конечно, большая, и он готов платить… но чтоб простыни, а не облезлый тулуп, брошенный на лавку в углу. Ну ладно, пусть лавка… в конце концов, это наше национальное ложе, но почему в изголовье не только валиков или подушек нет, но и деревянный скос отсутствует? А завтрак! Он как в Париже привык? Чтоб кофий на подносе, хочешь черный — пожалуйста. А можно с жирной молочной пенкою. И хлеб эдакий длинный, белый, а отнюдь не каравай. Ладно! Пережили и забыли! Он уже к Москве подъезжает.
Взору Матвея открылись стены Новодевичьего монастыря. Какое нежное и волнующее название — Девичий, а как подумаешь: с одной стороны, крепость, с другой — тюрьма. Царь Михаил Федорович боялся войны с Литвой, а потому повелел укрепить монастырь пушками да пищалями, а стены обнести валами и рвами. Белая с красными верхами монастырская стена хоть и имела прицелы и бойницы, никак не выглядела грозной, никогда с этих башен не стреляли, а вот горе в монастыре многие мыкали, и среди прочих царевна Софья, опаленная сестра Петра Великого.
Петр I не любил монастырей. Для него монашеская братия была скопищем бездельников, которые отлынивали от военной службы и пренебрегали работой, любимыми его сердцу ремеслами. Высокой духовной жизни монахов, их молений за народ Петр просто не понимал. Поэтому и Новодевичий монастырь он приказал превратить в дом для зазорных младенцев-подкидышей. Нововведение не прижилось. Тогда Петр приказал давать приют заслуженным и увечным воинам. Так и жили при женском монастыре майоры, поручики и просто солдаты — странное соседство с монахинями!
Клеопатру тоже можно понять, когда ругает Петра антихристом, но это все от женской недалекости.
Да, были противоречия, но человек с государственным умом, радеющим за Русь, должен думать однозначно.
Да и неохота вспоминать противоречия, покой и радость — вот что ощущаешь подле этих стен. А как прекрасна многоярусная башня, радость москвичей, как слепят глаза главки собора!
И вдруг этот воспитанный в парижских салонах скептик и вольнодум, этот дамский угодник, мнивший себя ловеласом, этот практик, свободный от предрассудков, разом утратил все с трудом приобретенные качества. Взамен их в душе возникло детское умиление, так растрогавшее его, что стыдно стало отчего-то и захотелось прямо сейчас слезть с лошади и совершить… ну не подвиг, согласен, но что-то хорошее, нужное соотечественникам, хоть как-то пожалеть их всех разом, что ли… Однако соотечественников в этот будний день было мало, до калек и нищих на паперти идти далеко. В другом месте облагодетельствует он нищих, этого добра на Руси всегда пруд пруди.
По прямому тракту он направился к валу Земляного города, ветряные мельницы приветствовали его
