Радищев.
Новиков издавал свой журнал, в котором робко и доброжелательно полемизировал с Екатериной в вопросах нравственности государственной. Екатерина тоже издавала свой журнал. Спор двух журналистов закончился Шлиссельбургской крепостью — самым веским и многозначительным аргументом в серии философских доказательств Екатерины. Радищева приговорили сначала даже к смертной казни.
Просвещенный абсолютизм.
Но при дворе не было ни одного просветителя.
Не было мало-мальски грамотного человека.
Просвещенный век и просвещенный абсолютизм. Так называла свое время и собственную особу Екатерина.
Вот что пишет по поводу просвещенного кабинета императрицы тот же Грибовский. Он глуп и постоянно противоречит самому себе. Думая, что пишет правду, он выдает смешные тайны двора.
О Безбородко.
И все эти блага — только и только за то, что Безбородко знал русское правописание, единственный во всем просвещенном кабинете императрицы он умел правильным русским языком изложить все ее всемирно-исторические указы, приказы и наказы.
Нелепо и пошло было бы касаться амурных дел Екатерины. Они анекдотичны и общеизвестны. Они — материал для медицинского исследования, а не для литературы. Они не принесли ей счастья.
Все до единого ее, романтически выражаясь, фавориты были авантюристы.
Были ли вообще это «амурные дела»?
Это были — контракты.
Она была нужна им.
Они были нужны ей.
Она им — по причинам продвижения по службе.
Они ей — по причинам ее бессемейности, императорского одиночества, духовной пустоты и бессилия.
Любовь к императрице — к любой! — всегда имеет подозрительный и скандальный характер.
Любовь к незамужней императрице не только подозрительна, но и двусмысленна. Ведь она была старше чуть ли не всех своих любовников по меньшей мере на пять лет (Орлов), по большей — на сорок (Платон Зубов).
Эта любовь далеко не бескорыстна.
Никто, в конце концов, не имеет никакого морального права ни исследовать эту вереницу любовников, ни осуждать ни их, ни ее.
Но вот как сама Екатерина пишет о своем муже. Вот чего она от него хотела бы. Вот что произошло после свадьбы.
«Его императорское высочество Петр III, хорошо поужинав, пошел спать. Он заснул и проспал очень спокойно до следующего дня. Простыни из каммердука, на которых я лежала, показались мне столь неудобны, что я очень плохо спала. Когда рассвело, дневной свет показался мне очень неприятным. И в этом положении дело оставалось в течение девяти лет без малейших изменений».
Жуткие жалобы.
Конечно же, не простыни из каммердука виновницы ее плохого сна.
Виновница одна — ее немецкая нравственность.
Она ненавидела мужа, имела одновременно трех постоянных любовников (Чернышев, Салтыков и Понятовский), но хотела бы, чтобы муж был мужем.
Для Петра было естественно, уж если его насильно женили, спать с женой по королевскому ритуалу, то есть лежать около, и только. Для остального у него были женщины, которых он любил.
Она — оскорблена. Даже дневной свет показался ей неприятным. Она с пренебрежением, с презрением перечисляет «страстишки» и «шашни» Петра с фрейлиной Карр, с Лопухиной, с Тепловой, с горбатой дочерью герцога Бирона принцессой Курляндской (причем она постоянно и злорадно акцентирует «горбатой»), с Цедерспарр, с Воронцовой.
У него — «страстишки» и «шашни».
У нее — «страсть» и «роковая любовь» с графами Салтыковым, Чернышевым и Понятовским, который в результате этой любви стал королем Польши.
Ее приключения в любовной области настолько нескромны, что описывать их — дурной тон. Она же с чистой совестью пишет о
И вот, по мнению Екатерины, Петр — безнравствен.
У нее даже начинается истерика, когда Петр рассвирепел, узнав, что она — беременна, выхватил шпагу и бросился по ступенькам лестницы вверх, в спальню, чтобы заколоть ее, как он выражался, как «блудливую свинью», а потом расхохотался, ушел к себе, напился и пил четверо суток и ни с кем не разговаривал. Когда же он вышел в сад, где было все общество и лакеи наливали в бокалы ликеры, обернув горлышки бутылок батистовыми салфетками, Петр скакал в своем голштинском картузе с козырьком, он пил ликер из всех бокалов, выхватывал бокалы у франтоватых фельдмаршалов и у флиртующих фрейлин, выпивал залпом, запрокинув больное горящее лицо, и хохотал, а когда кто-то случайный, безымянный холуй, кажется, камергерского звания, заискивая, поздравил Петра с беременностью супруги, цесаревны Екатерины (поздравил — некстати! глупо!), Петр махнул легкомысленно рукой и сказал вслух, всем, как-то захлебываясь, чувствуя, что сам в данный момент — пошл, но не сказать был не в силах:
— Бог знает, откуда моя жена берет свою беременность! Я не слишком-то знаю, мой ли это ребенок!
Она потрясена — такая несправедливость!
Все эти отношения с мужем Екатерина называет «нежностью к супругу».
Она сетует и произносит горькие сентенции:
— Обуздывай себя, пожалуйста, насчет нежностей к этому господину. Думай о самой себе, сударыня.
«Насчет нежностей к этому господину».
Вот с какой нежностью был убит Петр III.
Екатерина сообщает в письме к Станиславу Понятовскому в Польшу:
«Я послала под начальством Алексея Орлова, в сопровождении четырех офицеров и отряда
