— Метров триста отсюда, впереди вас.
— У него эскадрон?
— Да.
— Пулемёты есть?
— Шесть. И горная пушка на вьюке.
— Странно, — пожал плечами Осипов. — А кто же нас преследовал в долине, кто шёл за нами по пятам?
— Это другой отряд. Степанишин со своими бойцами заранее оседлал тропу, а преследовал вас эскадрон Кравченко.
— Так этот хохол ещё не свернул себе шею? — оскалился Колесин. — Жаль, не удалось мне его ухлопать. Значит, ты утверждаешь» что вперёд нам не прорваться?
— Попробуйте, если шесть пулемётов для вас пустяк…
— Врёт этот сын шакала, — вмешался Абдурахман. — Нужно пощекотать ему рёбра. — Он вытащил шашку из ножен и приставил острие к моему горлу. — Говори правду.
— Я говорю правду.
Осипов молчал, о чём-то сосредоточенно думая.
— Вряд ли он врёт, — сказал Колесин. — Пожаловал-то он к нам не с тыла, а с фронта. Значит, тропа перекрыта. Нужно поворачивать назад.
Я с облегчением вздохнул. Пусть поворачивают. Теперь они от Макарыча не уйдут.
Меня подняли, не развязывая рук, забросили на круп лошади позади седла. В седло уселся Колесин.
— Смотри, щенок, — сказал он мне, — если наврал, тебе первая пуля.
Я не ответил. Я смотрел на грязную каменистую тропу, а перед глазами у меня вставала площадь, затопленная народом, и четырнадцать красных гробов у разрытой могилы. В одном из них, скрестив на груди руки, лежал председатель Ташкентской ЧК Фоменко. Наш Лобастый. Я видел заплаканные глаза чекистов и руки, сжатые в кулаки.
Что ж, стреляй Колесин, стреляй, белогвардейская шкура. Пусть я буду пятнадцатым, но ты ответишь за всё.
А потом всё смешалось. Я услышал, как впереди грохнул залп, как дико заржала испуганная лошадь. Что-то обожгло мне шею, и кровь залила глаза.
Я потерял сознание.
После обеда сиделка распахнула дверь.
— Входите, что ли, — ворчливо сказала она. — Да смотрите не натаптывайте сапожищами.
На пороге выросла внушительная фигура Макарыча. В чёрной новой кожанке, в хрустящих ремнях, в лихо заломленной набекрень фуражке мой приёмный отец выглядел браво и воинственно.
— Миша, — прохрипел он с порога, — Мишуня…
И через секунду его огромные усы уже щекотали мне нос и губы, а что-то горячее и мокрое капало мне на щёки.
— Осторожно, дьяволы, — закричала сиделка. — Удавите мальца.
И вот они чинно сидят на стульях возле моей кровати — Макарыч, Грицько, Абдулла и Ахмад, мои дорогие, мои верные друзья. Голова у Кравченко повязана бинтом, у Абдуллы на перевязи рука. Видно, им тоже досталось там, на тропе.
— Нам сказали, — гудит Макарыч, — чтобы мы тебе говорили только приятные вещи. Ну что ж, есть и приятные. Постановлением ЦИК Туркреспублики ты награждён почётным революционным оружием. Поправишься — получишь. Это раз. Второе: из Москвы к нам едет Глеб Иванович Бокий, старый большевик, соратник Феликса Эдмундовича Дзержинского. Ему поручено возглавить в Туркестане органы ЧК. Очень толковый мужик. Я его знаю ещё по Петрограду.
— А как с белыми, — не выдержал я, — которые на тропе?…
— А ты ничего не знаешь?
— Откуда, если ко мне никого не пускают!
— Тогда пусть Гриць тебе расскажет. Он тогда проморгал тебя, пусть и рассказывает.
Кравченко в смущении потёр нос.
— Значить, дило було так. Нарвались беляки на эскадрон Макарыча и стали давать дёру. Мы с Абдуллой встретили их с тыла. Кого побили, кого порубали, а кто сдался в плен. Колесина Макарыч зарубал в суматохе. Це вин, паразит, прострелил тоби шию и лёгкое из своего шпалера. От того, що в чалми, взяли живьём…
— А Осипов?
— Осипов утик. Поранил меня в голову и утик.
— А где он сейчас?
Макарыч вытащил из бокового кармана вчетверо сложенную бумагу.
— Я знал, что ты будешь интересоваться, и захватил с собой пару сводок. Вот слушай:
«В последних числах апреля или в первых числах мая через Гиссарский хребет перешёл в бухарские владения Осипов с отрядом в 64 человека. В кишлаке Шершаус он сделал продолжительную остановку и просил местную власть сообщить эмиру бухарскому о своём прибытии. Золото, похищенное в Ташкентском государственном банке, находилось в двух хурджунах. Есть у него несколько хурджунов с николаевскими кредитками».
«В Карши прибыл Осипов со своей бандой. В бухарской форме. Возглавляет пункт подготовки бухарских войск.
Устроил нападение с обстрелом с обоих берегов Амударьи на советскую дипломатическую миссию, проезжавшую через бухарские владения в Кабул». Как видишь, пригрелся под крылышком у эмира и безобразничает. Ну, ничего, мы до него ещё доберёмся.
Интересной фигурой оказался и твой бывший учитель. На допросах он рассказал много любопытного. Помнишь письмо, которое нашли в поясе убитого в астраханском караван-сарае? Его работа. А убитый — английский шпион Джойс, скрывавшийся у него в лавке под видом приказчика. Там ты мог его видеть.
А Колесин, оказывается, не Колесин и даже не Бот. Это ротмистр дутовской контрразведки Межуев. Мир с ними обоими. Так у вас говорят, да, Ахмад?
Ахмад застенчиво улыбнулся и кивнул головой.
— Поправляйся, Миша, — сказал он. — Поправишься, опять в Бухару пойдём. Надо Осипова ловить. Бейли надо ловить. Нехорошо, если шпионы гуляют.
— Как здорово, что вы пришли! — сказал я. Мне почему— то очень хотелось заплакать, но я крепился из последних сил. — Как здорово!.. Вот только жаль, что Джангильдина нет. Где-то теперь наш славный командир?
— Как нет? Почему нет? — весело засуетился Абдулла. — Джангильдина нет, а письмо есть. Почитай ему, Макарыч.
«Здравствуй, дорогой Миша.
Степанишин сообщил мне с оказией, что ты тяжело ранен, и очень опечалил меня таким известием.
Мы, как могли, пытались уберечь тебя, но как убережёшь, если враги мешают нам жить, строить наше будущее.
Мы тоже всё время воюем — то против дутовцев, то против алаш-ордынцев. Слишком много врагов у Советской власти, и всех их надо победить. А когда разобьём белых, ты обязательно приезжай в наши тургайские степи. Будем пить кумыс. Будем лежать на кошме и смотреть на звёзды. Песни будем петь под струны комуза.
Скорее выздоравливай, дорогой Миша, мой боевой друг и соратник.
Крепко тебя обнимаю и целую.
Чрезвычайный комиссар Тургайского степного края
Алиби Джангильдин».
