литературу, как у «жертвы сталинских репрессий», но он умер ещё в 1945 году.
Не менее щепетильным и внимательным было отношение Сталина к кинематографу. Тем более что кино Сталин любил. Некоторые фильмы он пересматривал многократно[92] . И, понимая важнейшую роль кинематографа в деле воспитания, придавал кино очень большое значение. Вот несколько историй, с этим связанных.
Сталин смотрел все выпускаемые в СССР картины (тогда выпускалось довольно мало фильмов, и это было возможно).
«Рассказывают такую историю: однажды, посмотрев историко-революционный фильм, он начал вдруг со второстепенного образа старого политкаторжанина и довольно-таки резко заговорил, что знает таких людей не понаслышке и они совсем другие. Потом тон его совершенно изменился — начался перечень достоинств, и всё свелось к тому, что фильм хороший и нужный. В заключение Сталин хотел поблагодарить режиссёра. Все присутствующие завертели головами — режиссёр, весьма известный и уважаемый, тоже был приглашён на просмотр. Но оказалось, что режиссёра нет на месте. И вообще нет в зале. Он исчез. А ведь никто не входил и не выходил. Как же мог человек бесследно пропасть? Стали заглядывать под кресла и обнаружили режиссёра между рядами в глубоком обмороке. Он потерял сознание, как только Сталин начал скептически говорить о старом политкаторжанине, и дальнейшего уже не слышал»[93].
Может быть, Сталин обрадовался такому страху перед своей персоной? Отнюдь. Читаем дальше:
А этот фильм, ставший классикой советского кинематографа, Сталин критиковал, и очень жёстко. Во-первых, за то, что коммунисты показаны в нём поверженными и беспомощными.
Показательна реакция режиссёра Герасимова. Он в обморок не падает. Он Сталина… перебивает. Он — спорит со Сталиным. И сам вспоминает об этом так:
«Тут я перебил:
— Это роман — любимый и читаемый; он стал настольной книгой. Надо следовать роману, а значит, нужны две серии… В одну серию нельзя. Я не берусь.
Сталин отошёл набить трубку — на маленьком столике у него лежали коробки «Герцеговины флор».
— Идиот, с кем ты споришь? — шепнул Берия.
— Ну что, — сказал Сталин, — послушаем Герасимова.
Я заговорил. Говорил непривычно долго и запальчиво, открывал книгу, что-то цитировал — доказывал, что, по сути, перед нами эпос и нельзя выбрасывать из фильма массовые народные сцены, эвакуацию и отступление, иначе не прозвучит тема сопротивления. И вообще нельзя сводить две серии в одну, тем более что придётся кое-что доснять. Наконец, у меня так пересохло горло, что я замолк. Сталин смотрел с интересом — кто это берётся ему возражать? Страха не было — было интуитивное ощущение, что все кончится хорошо.
Сталин сказал:
— Вот какой упрямый человек. Ну что, дадим ему сделать две серии? Пусть работает. Важно, что мы вовремя его поправили. Лучше поговорить здесь, в узком кругу, предостеречь от ошибок, чем ждать, пока эти ошибки станут предметом общего обсуждения.
Работа над фильмом продолжалась. С учетом поправок переделывалась первая и доснималась вторая серия»[96].
Здравый смысл, польза дела — вот главные критерии поступков и высказываний Сталина не только в политике, но и в сфере искусства. Весьма показательна ещё одна история — о том, как Сталин разрешил фильм режиссёра Семёна Тимошенко «Три товарища». Эта картина вышла в 1935 году. Стоит напомнить, что в декабре 1934 года был убит Сергей Миронович Киров. Сегодня в его смерти обвиняют Сталина, что является колоссальной ложью и невероятной глупостью, но о его смерти мы поговорим несколько позже. Киров был ближайшим другом Сталина, фактически — тогдашним его наследником. В этой сложной обстановке на экраны выходит фильм, в котором некий отрицательный персонаж по фамилии Зайцев, купив на привокзальном базаре солёные огурцы, заворачивает их… в журнал «Большевик». Сталин лично смотрит фильм в конце декабря 1934 года (то есть сразу после убийства!), видит этот момент. Что делает? Разрешает фильм к прокату. Для полноты картины нужно добавить, что всё происходит после обсуждения звукового журнала «Союзкинохроника», в частности документального репортажа о прощании с Кировым.
Вы же помните страшные истории, рассказываемые нам либеральными историками. Десять лет — за смятую газету с портретом Сталина. А тут реальный случай: заворачивание солёных огурцов в журнал «Большевик» с последующим комканием и вырыванием страниц этого журнала. И смакование этого факта на большом экране. Этот эпизод в картине занимает немалое время, и обложка журнала показана крупным планом. Дважды показана, так что не заметить этого просто нельзя[97]. Рассказывающий об этом случае в своих воспоминаниях Борис Шумяцкий говорит:
Что за «уточнения» внёс Сталин? Об огурцах и журнале «Большевик» ни слова. Места, нуждающиеся в уточнении, по мнению Сталина, следующие:
Вот и все уточнения. Негусто. Ни слова об антисоветчине и троцкизме. Всего лишь технические поправки.
Весьма любопытен и диалог между Сталиным и Максимом Горьким [100]. 29 ноября 1930 года писатель отправил вождю письмо, в котором писал, что советская печать недостаточно внимания уделяет новому, положительному, а отдаёт предпочтение изображению недостатков[101]. То есть те граждане нашей страны, кто сегодня недоволен современными российскими СМИ, любящими «чернуху» и негатив и крайне неохотно показывающими новый завод или открывшийся детский сад, могут считать себя единомышленниками Горького. Характерен ответ Сталина, отправленный в Италию, где жил писатель. Читая его, обратите внимание на то, кто из двоих выступает в поддержку критики.
Мы не можем без самокритики. Никак не можем, Алексей Максимович. Без неё неминуемы застой, загнивание аппарата, рост бюрократизма, подрыв творческого почина рабочего класса. Конечно, самокритика даёт материал врагам. В этом Вы совершенно правы. Но она же даёт материал (и толчок) для нашего продвижения вперёд, для развязывания строительной энергии трудящихся, для развития соревнования, для ударных бригад и т.п. Отрицательная сторона покрывается и перекрывается положительной. Возможно, что наша печать слишком выпячивает наши недостатки, а иногда даже (невольно) афиширует их. Это возможно и даже вероятно.
И это, конечно, плохо. Вы требуете поэтому уравновесить (я бы сказал — перекрыть) наши недостатки нашими достижениями. И в этом Вы, конечно, правы. Мы этот пробел заполним обязательно и