внимательный, обаятельный был он человек, глубоко вникающий в дело. В 1930–1933 годах встречался с ним, уже работая в разведке. Якир был всегда подтянут, аккуратен, пунктуален.
В 1928 я встретил Н.И. Бухарина[11]. Он лечился в Кисловодске и выступал по просьбе отдыхающих. Небольшого роста, одет очень просто, с тросточкой. В своих выступлениях он высказывался против коллективизации, но за общинное ведение хозяйства. Говорил: надо, чтоб каждый работал и обогащался. Чем богаче будет жить каждый крестьянин, тем богаче будет государство. Гулял он по парку свободно с товарищами, безо всякой охраны, вступал в разговор с желающими.
1930 год. Берзин Ян Карлович[12] — начальник ГРУ Красной Армии. Первая моя встреча с ним состоялась в конце 1930 года, когда я оформлялся на работу в ГРУ. Следующие встречи происходили в 1932 году — при повышении в должности, а в 1933 году — при поступлении в военно-транспортную академию, затем в 1936 году — в Испании. Редкий был человек, с феноменальной памятью, прозорливый, понятный в общении, чуткий. Берзин умел заглянуть далеко вперед. Восхищался моими минами. Я чувствовал, что искренне.
1934 год. Каганович Лазарь Моисеевич[13] — первая встреча с ним произошла в ЦК партии в связи с моей командировкой по изучению причин крушения поезда на железной дороге Оренбург — Новосибирск. Он был министром путей сообщения. Первое впечатление при напутствии в командировку было благоприятное. Позже он остался недоволен результатом нашей проверки, так как мы не выявили врагов народа, и был по этой причине исключительно груб. В 1935 году я снова встретился с ним. Причиной встречи был мой отказ работать в Министерстве путей сообщения после окончания военно-транспортной академии. Он выразил свое неудовольствие моим отказом и распрощался холодно.
В 1943 году на Кавказе обращался к нему с просьбой выделить самолеты для доставки продовольствия Крымским партизанам. Он был членом военсовета фронта. В просьбе отказал, сказав: 'Какие же это партизаны, что не могут себя прокормить'[14].
Об И.В. Сталине[15] я впервые услышал после Великой Октябрьской социалистической революции, когда он был назначен наркомом по делам национальностей.
Второй раз я услышал о нем в Грузии весной 1921 года во время застолья у стрелочника станции Самтредия. Стрелочник был социал-демократом и нелестно отзывался о Кобе-Джугашвили.
Зимой 1943 года проездом мне случилось побывать на станции Самтредия. Оказалось, что стрелочник был репрессирован еще в 1924 году.
В свое время я направил к Сталину письмо в связи с творящимися безобразиями при коллективизации сельского хозяйства. Письмо, как мне известно, до Сталина дошло, но мер, естественно, никаких принято не было. На места же Сталин не выезжал.
До коллективизации я активно выступал против Троцкого и других фракционеров. Из сообщений официальной прессы мне было очевидно, что они не верят в социализм. Это меня спасло. Все, кто когда-то выступал за Троцкого и других противников Сталина, давно погибли.
Я видел, как в 1932–1933 годах российское зерно вывозилось за границу через Одессу, и в то же время крестьяне умирали с голода. Замерзшие трупы голодающих крестьян лежали даже на главной улице Одессы. А мимо проходили красноармейцы, которые встречали колонны угоняемых «кулаков» в лагеря ГУЛАГа и пели: 'Есть на свете свободная страна…»
В 1935 году мне довелось уже близко видеть Сталина на приеме выпускников военных академий. Сидел я за последним столом и показался он мне не такими, каким я привык видеть его на фото. Речь Сталина мне понравилась. В ней он сказал, что кадры решают все. Чокался с ближайшими соседями по столу, желал всем здоровья. — За Ваше здоровье! — говорил он с грузинским акцентом. Судьба распорядилась так, что ни я, ни мои родственники не были репрессированы. Меня отчасти спасла война в Испании.
После своего первого обращения к Вождю, я не раз писал докладные записки, которые начинались словами: 'Дорогой товарищ Сталин!' Когда началась Великая Отечественная война и, когда враг подходил к Москве, я писал из Ростова, с Калининского фронта о необходимости совершенствования минно-взрывных заграждений, о создании специальных войск для вывода из строя коммуникаций противника. Письма попадали к тем, кто вопросов не решал. Когда подобные докладные я направлял за подписью П.К. Пономаренко или Н.С. Хрущева, они доходили до адресата, но дело не продвигалось все равно.
Второй раз вблизи я видел Сталина в его приемной. Он прошел мимо, но меня не принял.
1936 год. Тухачевский Михаил Николаевич[16] , заместитель наркома обороны. Встречался с ним в 1936 году. Сопровождал его в поезде Ленинград — Москва. Он пригласил нас в свой вагон, пили чай, долго беседовали о партизанской войне. Был он каким-то замкнутым, подавленным. При разговоре свои личные суждения почти не высказывал. Ранее же в 1932 году я впервые встретился с ним на испытании радиоуправляемых мин вместе с Бекаури под Киевом. Был он тогда весел, доброжелателен, чувствовал себя уверенно.
Шапошников Борис Михайлович[17] в 1935– 1936 годах, командующий войсками Ленинградского военного округа. Я с ним встречался в 1935 в поезде при сопровождении. По всем его делам и поступкам чувствовалось, что он волевой и решительный командующий. Ощущал себя хозяином положения. В конце же сентября 1941 года в Генштабе в Москве, в связи с назначением меня начальником оперативно-инженерной группой на Юго-Западный фронт я встретился с ним во второй раз. Он тогда был уже начальником Генштаба. Произвел тягостное впечатление. Был подавлен, осторожен. Казалось, что он надломлен и, как потом выяснилось, он с 1938 года боялся репрессий и спал одетым. Так рассказывал его адъютант. Провожая меня из кабинета, называл голубчиком, хотя и был старше лет на пять, так мне тогда казалось, а на самом деле он был старше меня на 18 лет, но выглядел очень молодцевато.
Павлов Дмитрий Григорьевич[18], командующий Белорусским военным округом. Впервые мы встретились с ним в Испании в 1937 году. Тогда он был командиром танкового полка. Отношения у нас были очень близкие. Тогда он имел еще мало опыта. 21 июня 1941 года мы вновь встретились в Минске, он был уверен в себе. Вспоминали Испанию, беседовали о сосредоточении немцев на границе. Он не сомневался тогда в своих силах, чувствовалась в нем уверенность в себе.
Долорес Ибарурри[19]. Я встретился с ней в первый день приезда в Валенсию в ноябре 1936 года, разговор вели по вопросу организации партизанских действий. Она занимала пост секретаря КПИ, была хорошим оратором, организатором, очень эффектная была женщина.
Хосе Диас[20] — секретарь КПИ. Он много помогал нам в организации партизанской борьбы.
Михаил Кольцов[21] — встречался с ним в Испании несколько раз, очень талантливый, разговорчивый, но, на мой взгляд, в его репортажах было много преувеличений.
Илья Григорьевич Эренбург — приехал в Испанию с переводчицей, любопытный, смелый, талантливый человек. Был желанным гостем в моей квартире.
Эрнест Хемингуэй — храбрый человек. Единственный из военкоров ходил вместе с нами в тыл противника под Кордовой. Был очень любознателен. У меня в отряде Доминго Унгрии, был еврей-партизан, американец Алекс. Несравненный боевой товарищ, очень боевой, исключительной отваги. И вот, как только мы произвели крушение поезда с итальянскими летчиками, Хемингуэй к нам зачастил. Но время было такое, что связи с иностранцами у нас, мягко говоря, не поощрялась. А особенно связи русских с американцами. Можно было напороться. И я, к моему теперешнему сожалению, избегал лишних встреч с Хемингуэем. Я направлял его к Доминго, к переводчице, а сам лично старался с ним меньше общаться. Мало ли что, американец же!
С С.А. Ваупшасовым[22] я впервые встретился в Испании в 1937. Потом мы встречались в 1942 в Москве, в ОМСБОНе, в 1944 — в Белоруссии. Он был командиром партизанского отряда. После войны встречались на собраниях ветеранов. В 20-е годы
