И главный врач взглянул на него помолодевшими глазами:
— Постой. У меня в общежитии для медсестер комната освободилась. Прямо на территории больницы. Я так понимаю, дома тебе делать все равно нечего, а если здесь поселишься, я тебе ставку дежуранта подкину. И опыт будешь скорее нарабатывать, и дежурить сможешь прямо на дому. Согласен?
— Спасибо. — Дима даже растерялся от такого щедрого предложения.
— Так согласен?
— Конечно, согласен.
Как ни неожиданно это все свалилось ему на голову, Сурин решил: чем черт не шутит, все равно две ставки лучше, чем одна. И своя комната при больнице ему тоже совсем не помешает.
Альфия
Помахивая сумкой, Альфия легко пошла в направлении своего кабинета. Дима встал. Альфия на него даже не взглянула, хотя он голову мог бы дать на отсечение, что видела она превосходно.
Неизвестно откуда в холле снова материализовалась Сова.
— Ну вот чего, Владимир Михайлович, дверь настежь растворили! Сквозняк! — сказала она загорелому тяжеловесу Картошке, как окрестил его Дима. Картошка все еще стоял в проеме двери и смотрел вслед Альфие, пока та не скрылась в своем кабинете.
— Ой, Нинель, уймись! — цыкнула мимоходом в ее сторону Альфия.
Сова умерила недовольство, но ворчать не перестала.
— Я уж за обедом скоро буду больных посылать, а вас все нет! К тому же люди вас тут дожидаются! — Она выразительно кивнула в сторону Димы, решительно подошла к Картошке и стала выпихивать его на лестницу.
— И-эх, кобели! На работе-то надо работать!
— Что это такое? Хватит меня щекотать! — Картошка шутя ухватился обеими руками за дверной косяк. — При такой жаре, наоборот, помещение нужно как можно чаще проветривать! А то у вас тут задохнуться можно. Мышами воняет, как в склепе могильном! — Картошка изловчился и ущипнул Сову за живот.
— Всегда найдете, что хорошее на прощание сказать! — Сова с силой вытолкнула Картошку наружу и захлопнула за ним дверь.
Дима наблюдал за их играми с растерянной улыбкой. Сова проскользнула в кабинет заведующей и о чем-то жарко заговорила.
— Ну, хватит меня воспитывать. — Альфия появилась в холле уже в белоснежном наглаженном халате. — Кто же тут меня дожидается? — В глазах ее, будто пламя газовой горелки, переливался огонь. Она даже виду не подала, что помнит их совместную поездку в автобусе.
— По странному совпадению — я, — сказал Дима внезапно охрипшим голосом и сделал шаг навстречу.
И тут пустынный холл разом наполнился звуками. Как крышка диковинной табакерки, распахнулось окошко в торцевой двери, и чья-то кудрявая физиономия с по-клоунски нарумяненными щеками высунулась из него и заверещала:
— Дежурные с кастрюлями на выход! За обедо-о-м!
И уже раскрылась сама внутренняя дверь, выпуская больных. В холл выкатились четыре тетки в разноцветных одеждах — в цветастых халатах, в разношенных трениках, в дешевых кофтах с растянутыми рукавами. Две передних несли на весу, боком, будто барабаны, огромные пустые кастрюли и в такт хлопали крышками. Вторая пара, группа сопровождения, обмахивалась ситцевыми наволочками, приспособленными вместо мешков для переноски хлеба.
— У-ух, какая жара этим летом! — томно протянула одна из дам, скосив на Диму веселые голубые глаза. Он оторопело отпрянул назад.
— Не приставай к мужчине, Хохлакова! — строго велела Альфия. — Это твой новый доктор.
«Значит, главный врач Альфие уже позвонил», — подумал Сурин.
— Ура! Какой хорошенький! — сказала Хохлакова и со счастливым видом до самой входной двери все оглядывалась на Диму, прицокивая огромным языком, не помещавшимся во рту.
И в этот момент торцовая дверь с окошком еще раз открылась и выпустила в холл новую больную. В узеньком сарафанчике, в черных кожаных тапочках, с двумя косичками на прямой пробор, прикрытых треугольником шелковой косынки, изящная девушка шла, ступая по-балетному, будто летела, слегка откинув назад руки. Глаза ее были широко раскрыты и глядели вперед, туда, где она видела что-то очень хорошее, доступное и понятное ей одной.
— Настя! Опять в мечтах? — окликнула девушку Альфия.
— Нет, Альфия Ахадовна. — Девушка будто запнулась на полном ходу. — Я в полном порядке. Иду за обедом. Вместе со всеми.
Дима при виде Насти замер.
— Ну, хорошо. Иди, — махнула Альфия, и уже дежурившая у входной двери Сова выпустила всю банду наружу.
Сурин видел, как сверху, из шестнадцатого отделения, спускалась компания из четырех мужчин с такими же кастрюлями. И, быстро перемешавшись, все эти странные Диме люди, смеясь и переговариваясь, отправились на улицу. И в первый раз Дима вдруг подумал не об убожестве обстановки, не о зарплате, не о сложностях освоения новой специальности, а о том, что он должен будет лечить этих
Давыдов
Неделей раньше, в такой же приторно-солнечный день, временно исполняющий обязанности директора Петербургского института экспериментальных исследований мозга Виталий Вадимович Давыдов, еще довольно моложавый господин, сидел в своем кабинете и ждал, когда его соединят по телефону с министром здравоохранения. Несмотря на жару, он был одет в модный светлый полотняный костюм с желтым шелковым галстуком и сиреневую рубашку. Однако прямые русые волосы Виталия Вадимовича на затылке были перевязаны в длинный хвост, как у древних индейцев, что создавало некоторый диссонанс с элегантным костюмом. К хвосту, правда, не хватало пера и налобной повязки, но и без них медальные черты лица Виталия Вадимовича и его насмешливая улыбка свидетельствовали о некотором вольномыслии их обладателя. Что соответствовало истине: в научных кругах Виталий Вадимович слыл либертеном.
Министр здравоохранения, приятная дама, до того звонками и.о. директора института не баловала. Поэтому Виталий Вадимович, услышав от секретарши, что его вызывает к телефону сама госпожа министр, немало удивился. Сначала он подумал, что госпожа министр перепутала их задрипанный НИИ с очень известным, всероссийского значения Институтом мозга, где когда-то работал сам академик Бехтерев и читал лекции сам академик Павлов, такое на памяти Давыдова несколько раз уже случалось. Иначе как объяснить, зачем госпоже министру интересоваться их специфическими экспериментальными изысканиями? Все его сотрудники уже давно привыкли, что в вышестоящих организациях их институт считается учреждением хоть и научным, но довольно-таки несерьезным. Действительно, кому понравится, что какие-никакие, но все-таки бюджетные деньги идут не на что-то материальное, а на экспериментальное воспроизводство таких эфемерных материй, как радость, ненависть, гнев, вера, надежда и даже, страшно подумать, любовь! И поэтому научная деятельность института, особенно в последние годы, никого особенно не волновала. Ну, возятся там с чем-то и возятся. Главное, чтобы много денег не просили. Сами сотрудники, разумеется, считали себя (и, может быть, вполне заслуженно) настоящей научной элитой, читали и писали на разных языках и, самое главное, нисколько не стеснялись забираться в такие дебри и в такие умственные дали, что у них самих начинали кружиться головы от собственной смелости. Но в далеком
