доводов. Достаточно будет сказать вам, что вопрос касается сердечных дел.
— Да? — произнес Ромэн. — Впрочем, я должен был ожидать этого! Помещайте людей в госпитали, запирайте их в тюрьмы, надев на них желтые сюртуки, делайте с ними что угодно, а все-таки молодой Джессами встретит свою юную Дженни. Поступайте как угодно! Я слишком стар, чтобы спорить с молодыми людьми, которые вообажают, что они влюблены; я достаточно опытен, благодарю вас. Только поймите, чем вы рискуете, поймите, что вас может ждать тюрьма, скамья подсудимых, виселица и веревка… вещи ужасно вульгарные, мой юный друг, мрачные, отвратительные, серьезные, в которых нет ничего поэтического.
— Итак, я предупрежден, — весело сказал я. — Никого не могли предостерегать более тонким и красноречивым образом. А между тем мои намерения не изменились. Пока я не увижу этой особы, ничто не заставит меня покинуть Великобританию. Кроме того, я…
Здесь моя речь совершенно оборвалась. Я чуть было не рассказал Роману истории погонщиков; но при первых же словах голос мой замер. Я сообразил, что терпимость адвоката могла иметь предел. Не особенно долгое время пробыл я в Великобритании и большую часть его провел в неволе, в Эдинбургском замке, а между тем мне пришлось уже сознаться Ромэну, что я убил ножницами человека; теперь я чуть было не сказал, что виновен в смерти другого, которого ударил палкой из остролистника. Меня охватила волна скрытности, холодная и глубокая как море.
— Словом, сэр, это вопрос чувства, — в заключение произнес я, — и ничто не помешает мне отправиться в Эдинбург.
Если бы я выстрелил над ухом адвоката, он, наверное, не вздрогнул бы сильнее, чем в эту минуту.
— В Эдинбург? — повторил Ромэн. — В Эдинбург, где самые камни мостовой знают вас!
— В том-то и заключается штука, — проговорил я. — Но, мистер Ромэн, разве иногда в смелости не кроется безопасность? Разве не давно известно правило стратегии являться туда, где враг меньше всего ожидает вас? А где же меньше, чем в Эдинбурге, может он ожидать встречи со мной?
— И то отчасти правда! — вскрикнул адвокат. — Конечно, в вашем соображении есть большая доля правды. Все свидетели утонули, кроме одного, а он в тюрьме; вы же изменились (будем надеяться) до неузнаваемости и прогуливаетесь по улицам города, в котором прославились, как… ну, скажем прославились вашей эксцентричностью. Право, это недурно задумано!
— Значит, вы одобряете меня? — спросил я.
— Уж и одобряю! — ответил адвокат. — Тут нет и вопроса о моем одобрении! Я похвалил бы вас только в одном случае, а именно, если бы вы немедленно переправились во Францию.
— Ну, так, по крайней мере, вы не вполне порицаете мой план?
— Не вполне; да если бы он даже безусловно не нравился мне, дело было бы не в этом, — сказал Ромэн. — Идите своим путем; убедить вас нельзя. И я не уверен, что, поступая по-своему, вы будете подвергаться большей опасности, чем действуя иначе. Пусть слуги улягутся и заснут; тогда выберитесь из дому, сверните на проселочную дорогу и идите всю ночь. Утром же возьмите карету или сядьте в дилижанс, как вам вздумается, и продолжайте путешествовать с таким декорумом, на который вы окажетесь только способны.
— Картина запечатлевается в моем уме, — сказал я, — дайте мне минуту, мне необходимо видеть все в целом; целое противоречит подробностям.
— Шарлатан! — прошептал Ромэн.
— Да, я все вижу теперь, вижу себя со слугой, и этот слуга — Роулей.
— Вы хотите взять Роулея, чтобы иметь лишнее звено, соединяющее вас с дядей! — проговорил адвокат. — Как благоразумно!
— Простите меня, но это именно благоразумно! — вскрикнул я. — Мой обман не будет длиться тридцать лет, я ведь не строю драгоценного гранитного дворца на одну ночь. То, о чем я говорю, переносная палатка, движущаяся картина панорамы, которая появляется, восхищает зрителей, затем через мгновенье снова исчезает. Словом, мне нужно только нечто такое, чтоб обмануть глаз, нечто пригодное в гостинице в течение двенадцати часов. Разве это не так?
— Так, однако возражение не разбивается. Роулей — новая опасность, — сказал Ромэн.
— На расстоянии Роулей будет походить, — ответил я, — на слугу, качающегося на сидении быстро несущейся кареты. Вблизи он станет производить впечатление нарядного, красивого, вежливого малого, увидев которого в коридоре гостиницы, один, оглядываясь на него, спросит: «Кто это?», а другой ответит: «Слуга господина из четвертого номера». Право, с ним я буду отлично чувствовать себя, если только мы не встретим моего двоюродного брата или личных друзей Роулея. Что делать, дорогой сэр! Конечно, если мы столкнемся с Аленом или с кем-нибудь из людей, присутствовавших при сегодняшней благоразумной сцене, мы погибли. Кто же спорит об этом? При каждом переодевании, как осторожно ни было оно задумано, остается слабая сторона. В подобных случаях всегда приходится возить с собой табакерку, с которой связан риск (беру сравнение из вашего кармана)… С моим Роулеем соединяется столько же опасности, как со всякими другими. Одним словом, малый этот честен, я ему нравлюсь, он мне внушает доверие и, кроме него, другого слуги у меня не будет.
— Он может не согласиться, — заметил Ромэн.
— Давайте держать пари на тысячу фунтов! — крикнул я. — Вам остается только отправить его на ту дорогу, о которой вы говорили, и предоставить все дело в мои руки. Говорю вам, он будет моим слугой и окажется вполне пригодным.
Я перешел на другую сторону комнаты и стал снимать платье.
— Ну, — сказал адвокат, пожимая плечами, — один лишний риск! A la guerre comme à la guerre, как сказали бы вы. Пусть же, по крайней мере, этот мальчишка придет сюда и поможет вам.
Ромэн собирался позвонить, но вдруг заметил, какие изыскания в гардеробе делал я.
— Не приходите в восхищение от этих сюртуков, жилетов, галстуков и так далее, словом, от всех вещей, окружающих вас теперь. Вы не должны путешествовать, имея вид денди, да это и не в моде.
— Вам угодно шутить, сэр, — ответил я, — и шутить довольно неосновательно. Эти платья — моя жизнь; они помогут мне скрываться, и так как я имею возможность взять только очень немного вещей, я поступлю как безумец, если выберу их наскоро, кое-как. Угодно вам раз навсегда понять, к чему я стремлюсь? Первое — стать невидимкой, второе — быть невидимкой в почтовой карете и в сопровождении слуги. Неужели вы не замечаете, какую тонкую задачу предстоит мне решить? Ничто не должно быть ни слишком грубо, ия слишком тонко: rien de voyant, rien qui détonne [21] ; мне необходимо везде оставлять после себя неясный образ молодого человека с хорошим состоянием, путешествующего с удобствами; человека, о котором хозяин гостиницы забудет через день, а горичная, вздыхая, вспомнит не раз, благослови ее, Боже! Нужно крайне тонкое искусство, чтобы одеться таким образом.
— Я с успехом делаю это в течение пятидесяти лет, — сказал Ромэн, засмеявшись, — черный костюм и чистая рубашка — вот и все мое искусство.
— Вы удивляете меня; я не считал вас легкомысленным, — проговорил я, наклоняясь над двумя сюртуками. — Скажите мне, мистер Ромэн, похож ли я на вас, и приходилось ли вам ездить на почтовых с нарядным слугой?
— Не могу сказать ни того, ни другого, это верно, — ответил Ромэн.
— А это меняет все дело, — продолжал я. Мне нужно одеться так, чтобы мое платье подходило к нарядному слуге и шкатулке, обтянутой русской кожей.
Тут мне пришлось на мгновение замолчать. Я подошел к шкатулке и с минутным колебанием посмотрел на нее.
— Да, — продолжал я снова, — я должен надеть платье, подходящее и к этой шкатулке. Она кажется на взгляд вместительной, полной денег; она обозначает, что у меня есть поверенный, она — неоценимая собственность. Но я желал бы, чтобы в ней помещалось поменьше денег. Ответственность слишком велика. Не будет ли умнее, мистер Ромэн, если я возьму с собой только пятьсот фунтов, а остальное отдам вам?
— Да, если вы вполне уверены, что эти деньги не понадобятся вам, — ответил Ромэн.
— Я далеко не уверен в этом! — вскрикнул я. — Во-первых, не уверен как философ. В моих руках еще никогда не бывало большой суммы денег и, мне кажется, я могу скоро истратить ее (кто поручится за себя?)
