воде.
Чевеникс опустил свое упражнение, оперся подбородком на руку и взглянул на меня своими светлыми, суровыми глазами.
— Нам нужно поговорить с вами, — сказал Чевеникс.
— Я к вашим услугам, — ответил я с внутренним трепетом, угадывая, о чем пойдет речь.
— Вы занимаетесь со мной уже довольно долгое время, и я склонен хорошо думать о вас. Мне кажется, вы джентльмен.
— Имею эту честь, — ответил я.
— Вы тоже видали меня в течение того же промежутка времени. Конечно, я не знаю, каким я кажусь вам; но, быть может, вы поверите, что я тоже дорожу честью, — проговорил офицер.
— Мне не нужно никаких уверений; я и так ясно вижу это, — проговорил я с поклоном.
— Ну, так как же было дело относительно этого Гогелы?
— Вчера вы слышали меня на суде, — начал я, — только что я проснулся, как…
— О, да! Я, без сомнения, слышал вас вчера на суде, — прервал он меня, — и отлично помню, что вы «только что проснулись». Я мог бы повторить слово в слово большую часть вашего показания. Но неужели вы думаете, что я хоть одно мгновение верил вам?
— Значит, вы не поверили бы мне, если бы я здесь повторил все, что говорил суду? — произнес я.
— Может быть, я не прав (мы скоро увидим это), — сказал Чевеникс, — но мне кажется, что здесь вы «не повторите всего, что говорили суду». Мне кажется, что, войдя в эту комнату, вы не покинете ее, не сказав мне кое-чего.
Я пожал плечами.
— Позвольте мне выразиться яснее, — продолжал Чевеникс. — Конечно, ваше показание чепуха. И я, и суд поняли это.
— Поздравляю и благодарю! — проговорил я.
— Вы знаете все — это ясно; пленники, спящие в бараке «Б», должны знать, что произошло. Спрашиваю вас: ну, есть ли какой-нибудь смысл продолжать ломать эту комедию и утверждать, что нелепая история — истина, когда с вами только ваш приятель? Ну, ну, милейший, признайтесь, что вы побиты и посмейтесь над самим собой.
— Вы отлично действуете, — заметил я, — вы в это дело вложили всю душу.
Офицер медленным движением скрестил ноги и проговорил:
— Я хорошо понимаю, что в подобных случаях следует принимать предосторожности. Была взята клятва молчать. Я отлично вижу это. (Чевеникс не сводил с меня своих светлых, блестящих, холодных глаз). Мне также кажется естественным, что вы хотите сохранить в строгой тайне все, касающееся этого дела чести.
— Дело чести? — повторил я, как бы изумляясь донельзя.
— Значит, это не было поединком? — спросил майор.
— Что именно? Я не понимаю, — сказал я.
Чевеникс ничем не выразил своей досады; он несколько мгновений помолчал, потом заговорил по- прежнему спокойно и добродушно:
— И суд, и я решили, что ваше показание неправдиво; оно не могло бы обмануть и ребенка! Однако между мной и остальными офицерами существует та разница, что я знаю человека, который дал нам неверное показание, а они нет. Они видят в вас обыкновенного солдата, я же уверен, что вы джентльмен. Для них ваше показание было целой статьею лжи и, слушая его, они зевали; я же спрашивал себя, как далеко может зайти джентльмен? Не будет же он помогать скрывать убийство? Поэтому, услыхав, что вы говорите, будто ничего не знаете, будто вас разбудил капрал и так далее, я совершенно иначе объяснил себе ваше показание. Ну, Шамдивер!
Чевеникс живо вскочил и, подойдя ко мне, произнес с жаром:
— Я скажу вам, в чем дело, и вы поможете свершиться правосудию. Каким образом — я еще не знаю, по-тому что, конечно, на вас лежит клятва, но так или иначе вы поможете мне. Запомните все, что я скажу вам.
В это мгновение он тяжело опустил руку на мое плечо и сжал его; не могу вам сказать, продолжал ли он говорить или сразу замолчал, потому что майор тронул меня как раз за то проклятое плечо, которое ранил Гогела. Рана была ничтожной царапиной, она заживала, но прикосновение Чевеникса причинило мне адские мучения. У меня закружилась голова, по лицу покатились капли пота, вероятно, я смертельно побледнел.
Чевеникс снял руку так же быстро, как положил ее.
— Что с вами? — спросил он.
— Пустяки, — ответил я. — Немножко дурно; теперь все прошло.
— Прошло ли? Вы бледны как полотно.
— Право же, все прошло. Теперь я снова вполне оправился, — уверял я, хотя едва мог принудить себя говорить.
— Значит, продолжать? — спросил Чевеникс. — В состоянии ли вы следить за мной?
— Конечно! — ответил я и отер рукавом свое влажное лицо (в это время моей жизни у меня не было носового платка!).
— Если вы уверены, что вы будете в состоянии следить за моими словами, то слушайте меня. Только, — прибавил он с сомнением, — у вас был очень внезапный и острый припадок! Однако если вы говорите, что все прошло, я начну: между вами, пленными, было бы трудно устроить вполне правильную дуэль. Между тем, несмотря на нарушение многих общепринятых форм, несмотря на необыкновенные условия, поединок мог совершиться достаточно честным образом. Вы понимаете меня? Ну, поступите же как джентльмен и солдат.
Рука Чевеникса снова поднялась и покачивалась над моим плечом. Я не выдержал и отшатнулся от него, вскрикнув:
— Только не кладите мне руки на плечо! Я не в силах выносить этого. У меня ревматизм, — поспешно прибавил я, — мое плечо воспалено и очень болит.
Чевеникс снова опустился на прежний стул и спокойно закурил сигару.
— Мне очень жаль, что у вас болит плечо, — наконец проговорил майор. — Не послать ли за доктором?
— Не нужно, — ответил я. — Это — безделица, я привык к боли, она не беспокоит меня; кроме того, я не верю докторам.
— Прекрасно, — заметил майор и стал молча курить.
Все на свете отдал бы я, чтобы только прервать это молчание. Наконец офицер заговорил:
— Ну, мне кажется, я знаю достаточно, полагаю даже, что мне известно решительно все.
— Насчет чего? — смело спросил я.
— Насчет Гогелы, — ответил он.
— Простите, но я не понимаю.
— О, — произнес майор, — этот человек ранен на дуэли и вашей рукой. Я ведь не младенец.
— Без сомнения. Но, мне кажется, вы увлекаетесь теориями.
— Желаете сделать проверку? — спросил Чевеникс. — Доктор недалеко. Если на вашем плече нет открытой раны — я ошибаюсь. Если рана есть… — он помахал рукой. — Но я советую вам подумать, — продолжал Чевеникс. — У этого опыта будет чертовски неприятная сторона для вас, а именно: все то, что осталось бы только между нами двоими, сделается тогда достоянием всех.
— Ну, хорошо, — со смехом произнес я. — Мне кажется, все лучше, нежели медицинский осмотр; я не выношу этой породы людей!
Последние слова Чевеникса сильно успокоили меня, но все же я далеко не чувствовал себя в безопасвости.
Майор курил, посматривая то на пепел своей сигары, то на меня.
— Я сам солдат, — заговорил он, — и в свое время сам пережил нечто подобное, ранив противника. Я не желаю ставить в безвыходное положение кого-нибудь из-за дуэли, хотя она, быть может, и не была
