Собирая эти факты и мнения, я не пренебрегал и ребенком. Девочка была не привлекательна, но, к счастью, достигла опасного семилетнего возраста, когда полукрона кажется величиной в тарелку и такой же редкостью, как птица додо. Подарив ей шиллинг, опустив сикспенс в ее копилку и прибавив к этому золотой американский доллар, случайно оказавшийся у меня в кармане, я купил ее с душой и телом. Она выразила намерение сопровождать меня на край света и получила выговор от родителей за проведенную ею параллель между мною и ее дядюшкой Вильямом, крайне невыгодную для последнего.
Не успели еще убрать скатерть со стола, как мисс Агнесса уже забралась ко мне на колени с альбомом марок, свидетельством щедрости дяди Вильяма. Мало найдется вещей, к которым бы я питал такое презрение, как к старым маркам, кроме разве гербов; но, как видно, мне суждено было провести этот день в осмотре курьезов; и, подавив зевоту, я еще раз покорился установленному порядку. Должно быть, дядюшка Вильям начал собирать марки для себя самого, но ему надоело это; по крайней мере, альбом (к моему удивлению) оказался довольно полным. Тут были различные типы английских марок, русские с раскрашенной середкой, старые мутные Турни-Таксис, вышедшие из употребления треугольники Мыса Доброй Надежды, марки Лебяжьей Реки с лебедем и Гвианы с плывущим кораблем. Но все это я смотрел глазами рыбы, с интересом овцы; кажется, минутами я по-настоящему засыпал; и, вероятно, в одну из таких минут уронил альбом, причем из него посыпались на пол марки, называемые, кажется, «обменными».
Тут, совершенно неожиданно, счастье поблагоприятствовало мне, потому что, когда я подбирал их, мне бросилось в глаза обилие французских марок в пять су. Кто-то, значит, регулярно писал из Франции в Стальбридж-ле-Кэртью. Не Норрис ли? На одной марке я заметил букву С, на другой СН; но больше ничего не мог разобрать. СН, если принять в расчет, что чуть ли не четверть городов во Франции начинаются с «Château», было недостаточным ключом и я быстро припрятал одну из марок, решив осведомиться на почтовой станции.
Проклятая девчонка поймала меня на месте преступления.
— Негодный, украл мою марку! — закричала она, и когда я попробовал отпереться, вытащила улику из моего кармана.
Я оказался в самом ложном положении; и полагаю, мистрис Гиггс, единственно из сожаления, явилась ко мне на выручку с удачным предложением. Если джентльмен действительно интересуется марками, сказала она, вероятно, приняв меня за филателиста, то ему следует посмотреть альбом мистера Денмана. Мистер Денман собирает марки сорок лет, и его коллекция стоит, говорят, кучу денег.
— Агнесса, — прибавила она, — если ты добрая девочка, то сбегаешь в замок, скажешь мистеру Денману, что у нас остановился знаток, и попросишь прислать альбом с кем-нибудь из молодых джентльменов.
— Я желал бы также посмотреть обменные, — крикнул я, пользуясь случаем. — Может быть, в моем бумажнике найдутся подходящие, и мы поменяемся.
Полчаса спустя мистер Денман явился сам с огромнейшим томом под мышкой.
— Ах, сэр, — воскликнул он, — когда я узнал, что вы любитель, я бросился сюда!.. Я говорю, мистер Додслей, что собирание марок делает всех коллекционеров родными. Это узы, сэр; это создает узы.
Правда ли это, я не могу сказать; но нет сомнения, что попытки обманом выдать себя за коллекционера создает очень шаткое положение.
— А, здесь второй завод! — сказал я, прочитав подпись сбоку. — Пунцовая — нет, я хочу сказать лиловая — да, она лучшее украшение этой партии. Хотя, конечно, как вы справедливо говорите, — поспешил я прибавить, — эта желтая на тонкой бумаге более редкий экземпляр.
Словом, я был бы изобличен, если бы не расположил мистера Денмана в свою пользу его любимым напитком — портвейном настолько высокого достоинства, что, без сомнения, он выдерживался не в погребе «Герба Кэртью», а был перенесен сюда под покровом ночи из погребов замка. При каждом промахе, а особенно в тех случаях, когда я решался высказать мнение, я спешил наполнить стакан дворецкого, и к тому времени, когда я перешел к обменным, он находился в таком состоянии, в котором никакой собиратель марок не представляет серьезной опасности. Избави меня Бог утверждать, что он был пьян; по-видимому, он был не способен к необходимому для этого оживлению; но глаза его остановились, и пока я не перебивал его, он говорил, по-видимому, не заботясь о том, слушаю ли я его.
В обменных марках мистера Денмана замечалась та же особенность, что у маленькой Агнессы, — несоразмерное преобладание обыкновенных французских марок в двадцать пять сантимов. И здесь я нашел буквы штемпеля С, СН, на некоторых также А и конечное У. Тут, стало быть, передо мной было почти полное название, и как будто знакомое; но все-таки я не мог разобрать или встретить недостающих букв. Но вот мне попалась марка с буквой L перед Y, и в ту же минуту я сложил все слово. Chailly — да, Chailly-en- Biere, почтовая станция Барбизона — подходящее место для человека, который скрывается, подходящее место для мистера Норриса, который странствовал по Англии и рисовал, подходящее место для Годдедааля, который оставил палитру на «Летучем Облачке». Странно, в самом деле, что пока я таскался по Англии с сутягой, человек, которого мы искали, поджидал меня в том самом пункте, куда я намеревался пробраться под конец.
Показывал ли мистер Денман свой альбом Беллэрсу, догадался ли Беллэрс об адресе (как я) по старым почтовым маркам, — этого я никогда не узнаю, да оно теперь и не важно. Главное, ему не удалось обойти меня; моя задача в Стальбридж-ле-Кэртью была исполнена, мой интерес к почтовым маркам бесстыдно испарился; я простился с изумленным Денманом и, приказав запрячь лошадь, погрузился в изучение путеводителя.
ГЛАВА XXI
Лицом к лицу
Я свалился с неба в Барбизон около двух часов пополудни, в один сентябрьский день. Это мертвый час дня; все работники рисуют, все лентяи бродят по лесу или по равнине; извилистая шоссированная улица безлюдна, гостиница пуста. Тем приятнее было мне встретиться в столовой с одним из моих старых знакомых; городское платье показывало, что он собирается уезжать; и действительно, рядом с ним на полу помещался его портплед.
— Ба, Стеннис! — воскликнул я. — Вас-то я уж никак не ожидал найти здесь.
— Вы быстро найдете меня здесь, — возразил он. — «Царь Пандион, — его в живых уж нет; и всех друзей его давно простыл и след». Людям нашего времени нечем делать в этой бедной старой лавочке.
— «Имел я здесь друзей, товарищей имел?» — продекламировал я в ответ. Кажется, мы оба были взволнованы этой встречей в месте наших прежних похождений, такой неожиданной, после такого долгого промежутка времени, и когда мы оба уже так сильно изменились.
— Таково чувство, — ответил он. — «Их нет, их нет, знакомых милых лиц». Я пробыл здесь неделю, и единственным существом, по-видимому, вспомнившим меня, оказался Фараон. Не считаю Сиронов и вековечного Бодмера.
— Неужели никого не осталось? — спросил я.
— От нашей геологической эпохи? Ни единой души, — ответил он.
— А какого рода бедуины разбили теперь палатки среди руин? — спросил я.
— Молодежь, Додд, молодежь; цветущая, самоуверенная молодежь, — подхватил он. — Этакая шайка, этакие поганцы! Подумать только, что мы были такими же! Удивляюсь, как Сирон не вымел нас из своих владений.
— Может быть, мы были не так плохи, — заметил я.
— Не заставляйте меня разочаровывать вас, — сказал он, — впрочем, мы оба были англосаксы, и единственный искупительный факт для настоящего тот, что здесь есть еще один.
Мысль о цели моих поисков, на минуту оставившая меня, ожила в моей памяти.
— Кто он? — воскликнул я. — Расскажите мне о нем.
— Искупительный Факт? — спросил он. — Ну, он очень милое создание, простоватое, довольно
