— Ну, разумеется! — сказал Уикс.
— Стало быть, так и сделаем, — заключил Трент. — Береженого и Бог бережет.
Они вернулись на палубу; Уикс сообщил о решении товарищам; фор-марсель снова наполнился, и бриг быстро вошел в лагуну, буксируя за собою вельбот, и бросил якорь у Мидль-Брукс-Айленда в восемь часов. Потерпевшие крушение поднялись на корабль, позавтракали, багаж втащили на палубу и сложили на шкафуте; затем все принялись за оснастку. Работа продолжалась весь день, и обе команды соперничали, показывая свою силу. Обед был подан на палубе, офицеры угощались на корме, матросы на носу. Трент был, по-видимому, в отличном настроении, угостил всех матросов грогом, откупорил бутылку капского вина после обеда и занимал гостей подробностями своей финансовой деятельности в Кардифе. Он провел на море сорок лет, пять раз терпел кораблекрушение, был девять месяцев в плену у одного раджи, служил под огнем на китайских реках; но единственная вещь, которую он считал достойной рассказа, которой гордился или которая, по его мнению, могла заинтересовать посторонних, была его деятельность в качестве ростовщика в предместье приморского города.
Послеобеденная работа жестоко отозвалась на команде «Почтенной Поселянки». Уже истощенные бессонной ночью и возбуждением, они работали единственно на нервах, и когда Трент наконец остался доволен своей оснасткой, нетерпеливо ожидали приказа к отплытию. Но капитан, по-видимому, не торопился. Он медленно расхаживал взад и вперед, как человек, погруженный в думы. Вдруг он обратился к Уиксу.
— Вы ведь, кажется, составляете нечто вроде компании, не правда ли, капитан Киркоп? — спросил он.
— Да, мы все пайщики, — ответил У икс.
— В таком случае вы ничего не будете иметь против, если я приглашу всех вас на чашку чая в каюту? — спросил Трент.
Уикс удивился, но, разумеется, не возражал; и немного спустя шестеро потерпевших крушение сидели в каюте с Трентом и Годдедаалем за столом, на котором красовались мармелад, масло, гренки, сардинки, копченый язык и чай. Продукты были не особенно хороши, и, без сомнения, Нэрс выругал бы их, но они показались манной небесной потерпевшим крушение. Годдедааль угощал их с радушием, превосходившим всякую любезность, радушием какой-нибудь старой честной деревенской хозяйки на ее ферме. Впоследствии вспомнили, что Трент принимал мало участия в угощении, но сидел задумавшись и, по-видимому, то забывал, то снова вспоминал о присутствии своих гостей.
Вдруг он обратился к китайцу:
— Убирайся отсюда, — сказал он и следил за ним, пока тот не исчез на лестнице. — Ну-с, джентльмены, — продолжал он, — как я понимаю, вы все составляете нечто вроде компании на акциях, и потому-то я и пригласил вас всех, так как есть один пункт, который я желал бы выяснить. Вы видите, каков этот корабль — хороший корабль, смею сказать; и каковы рационы — недурны для матроса.
Ответом был торопливый ропот одобрения, но ожидание, что будет дальше, помешало какому-либо членораздельному ответу.
— Ну-с, — продолжал Трент, катая хлебные шарики и упорно глядя в середину стола, — я, конечно, рад отвезти вас во Фриско; моряк должен помогать моряку, таков мой девиз. Но если вы нуждаетесь в чем- нибудь на этом свете, то вам, вообще говоря, приходится платить. — Он засмеялся коротким, нерадостным смехом. — Я не желаю терпеть убыток из-за своей любезности.
— Мы не собираемся вводить вас в убыток, капитан, — сказал Уикс.
— Мы готовы заплатить разумную плату, — прибавил Кэртью.
При этих словах Годдедааль, сидевший с ним рядом, тронул его локтем, и оба помощника обменялись многозначительным взглядом. Характер капитана Трента был объяснен и понят в это безмолвное мгновение.
— Разумную? — повторил капитан брига. — Я ожидал этого замечания. Резоны уместны, когда есть две стороны, а здесь только одна. Я судья, я резон. Хотите плыть на моем корабле — платите мою цену. Вот как обстоит дело, по-моему. Не я в вас нуждаюсь; вы нуждаетесь во мне.
— Ну, сэр, — сказал Кэртью, — какова же ваша цена?
Капитан продолжал катать хлебные шарики.
— Будь я таков же, как вы, — сказал он, — когда вы обобрали того купца на островах Джильберта, я мог бы поймать вас. Тогда было ваше счастье, теперь мое. Всякому свой черед. Могли бы вы ждать снисхождения от того купца? — крикнул он с внезапной резкостью. — Впрочем, я не порицаю вас. Все позволительно в любви и торговле, — и он снова засмеялся холодным смешком.
— Итак, сэр? — серьезно сказал Кэртью.
— Итак, это мой корабль, я полагаю? — спросил тот резко.
— Я тоже склонен так думать, — заметил Мак.
— Я говорю, что он мой, сэр! — повторил Трент тоном человека, старающегося рассердиться. — И говорю вам всем, что будь я такой же, как вы, я бы обобрал вас дочиста. Но там есть две тысячи фунтов, которые не принадлежат вам, а я честный человек. Дайте мне ваши две тысячи фунтов, и я перевезу вас на берег, и каждый из вас высадится во Фриско с пятнадцатью фунтами в кармане, а капитан с двадцатью пятью.
Годдедааль опустил голову, точно стыдился.
— Вы шутите! — воскликнул Уикс, побагровев.
— Я шучу? — сказал Трент. — Решайте сами. Вас никто не неволит. Корабль мой, но Брукс-Айленд мне не принадлежит, и вы можете оставаться на нем до самой смерти.
— Да ведь весь ваш бриг не стоит таких денег! — воскликнул Уикс.
— Тем не менее, это моя цена, — возразил Трент.
— Неужели вы хотите сказать, что бросите нас здесь на голодную смерть? — воскликнул Томми.
Капитан Трент в третий раз засмеялся.
— На голодную смерть? Это ваше дело, — сказал он. — Я готов продать вам съестные припасы с хорошим барышом.
— Прошу прощения, сэр, — сказал Мак, — но мой случай сам по себе. Я отрабатывал свой переезд; у меня нет доли в двух тысячах фунтов и пусто в кармане, и я желал бы знать, что вы скажете мне?
— Я не жестокий человек, — сказал Трент, — это не составит разницы. Я возьму и вас вместе с остальными, только, разумеется, вы не получите пятнадцати фунтов.
Бесстыдство было так явно и разительно, что все с трудом перевели дух, а Годдедааль поднял голову и сурово взглянул в глаза своему командиру.
Но Мак оказался более речистым.
— Так вот что называется британский моряк! Чтоб вам лопнуть! — воскликнул он.
— Скажите еще что-нибудь подобное, и я закую вас в кандалы, — сказал Трент, с гневом вставая.
— А где я буду, пока вы соберетесь сделать это? — спросил Мак. — Вы, старое чучело! Я вас научу вежливости!
Он еще не успел договорить, как уже исполнил свою угрозу; никто из присутствующих, и всего менее Трент, не ожидали того, что последовало. Рука ирландца внезапно поднялась из-под стола, размахивая открытым складным ножом; последовало быстрое как молния движение; Трент наполовину поднялся на ноги и слегка отвернулся, чтобы отойти от стола; это движение и погубило его. Брошенный нож вонзился ему в яремную вену, он упал на стол, и кровь хлынула на скатерть среди тарелок.
Внезапность нападения и катастрофы, мгновенный переход от мира к войне и от жизни к смерти ошеломил всех. С минуту все сидели за столом с разинутыми ртами, глядя на капитана и лившуюся кровь. В следующую минуту Годдедааль вскочил, схватил стул, на котором сидел, и взмахнул им над головой. Человек преобразился и ревел так, что в ушах звенело. Команда «Почтенной Поселянки» не думала о битве; никто не выхватил оружия, все беспомощно толпились, глядя на скандинавского берсеркера. Первый удар свалил на пол Мака с переломанной рукой. Второй вышиб мозги Гемстиду. Он поворачивался от одного к другому, грозя и рыча, как раненый слон, в припадке бешенства. Но в этом боевом экстазе не было никакого толка, никакого проблеска разума; вместо того, чтобы напасть на других, он продолжал наносить удары упавшему навзничь Гемстиду, так что стул разлетелся вдребезги и каюта гудела. Зрелище этой жестокой
