— Но всё тщетно. Князя интересовало совсем другое, а настойчивость пресекалась полным непониманием. Тогда мы решили разделиться. Ефпатин уехал в Рязань, Кулибин в Ростов, а я остался во Владимире. Стал ближником Юрия Всеволодовича. И начали всё заново. Но опять попытка вразумить князей провалилась, а после Липицкой битвы у нас просто опустились руки. Мы устали, понимаешь? Я уехал за Керженец и стал учить молодёжь уму-разуму, Ефпатин собрал дружину и стал ходить в набеги. Иван Петрович принял постриг, со временем стал настоятелем Храма Владимирской Божьей Матери в Китеже.
Он опять тяжело вздохнул.
— Нам троим, не удалось ничего изменить. Троим! Но, вот появился ты, и всё вдруг завертелось. С трудом, но всё начало получаться. У меня и Кулибина появилась надежда, которая чуть не погибла вместе с тобой в Керженской сече. Я тогда коней загнал, везя тебя к Мяге. Потом была гибель Китежа, Буево поле. Но это не убило надежду. Тебе удалось больше чем нам. За тобой пошли люди. — Кубин горько усмехнулся. — Пусть мало, но пошли. Я написал Великому князю письмо. Обо всём написал. О будущем вторжении, о том, что нужно собирать дружину. Но, он опять не поверил, сына вместо себя прислал, который скоро…. Знаешь, как горько и больно видеть глаза человека, и знать, что он скоро погибнет? И ничего не сделать. Ничего! Время неизменно. Течет себе, как река.
Он переломил ветку на четыре части и бросил одну в воду.
— Смотри. Это мой брат. Погиб сразу.
Потом кинул остальные. По воде поплыли уже три ветки.
— Это мы. И что не делай, нам никуда не свернуть. Мы как эти ветки, понимаешь?
— Я понимаю.
И в первый раз за три месяца пожалел, что у меня нет курева. Нет, к черту курить, выпить надо. Рука скользнула к поясу, но фляги там не оказалось, забыл в крепости. Чёрт! Закрыл глаза и несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул.
— Мои деды прошли всю войну, я тебе рассказывал о ней. Мой отец военный, тоже воевал. Я… я помню «Отцов своих», и я не отступлю. Как там, в песне поётся: «Течёт время как река, не замедлится. А вперёд не посмотреть, туман стелется»? Ну, нет.
Я поднялся, поднял большой камень и бросил его в реку. Ветки, плывшие рядом, раскидало в разные стороны.
— Смотри, камень торчит из воды, вот это те триста лет ига. А камень тоже можно разбить и изменить историю.
Кубин посмотрел на расходящиеся круги и волну, которая сразу замыла надпись на песке, и… пожал плечами.
— Власыч, я понимаю, что если долго долбить головой крепостную стену, то естественно не выдержит голова. Но руки нельзя опускать. Пусть нас мало, но у нас есть очень неплохой шанс.
— Что, пробраться в стан и как Милош Обилич заколоть Батыя?
— Гм… заманчиво, а толку? — Я замер от внезапно пришедшей идеи, и продекламировал:
У Кубина поползли брови вверх.
— Давыдов? Э… это ты что, всё-таки собираешься партизанить?
— А что остаётся? С нашими знаниями будет легко. Пять сотен в тылу монгол. Уничтожаем обозы, отбиваем полон, угоняем стада баранов и табуны заводных лошадей. Крушим осадные орудия и запчасти к ним. Как думаешь, что они смогут без всего этого сделать?
— Многое, например — сначала нас уничтожить. — Дед Матвей задумался, потом медленно произнёс:
Ну, слава Богу, хоть из депрессии вышел, теперь легче будет. Я толкнул его кулаком в плечо.
— Видишь, поэты за нас всё решили.
Кубин взглянул на меня и, улыбнувшись, вдруг продекламировал:
Глядя на моё удивление, спросил:
— Что, не слышал такого Давыдова?
— Слышал, но от тебя, Власыч, не ожидал. Ну, так как, ты со мной?
Кубин улыбнулся и толкнул кулаком уже меня.
— А куда мне деваться? На постели господином, ждать конца под балхадином? С тобой, конечно, поганых бить.
— Вот и хорошо, что шутить начал. Так что встаньте, поручик. Офицеру не пристало отчаиваться. Нас ждёт наше войско.
Кубин улыбнулся:
— Партизаны не войско, ополчение, а… ты и я, как Минин и Пожарский!
