отверстие в двери. Оно было не больше стандартного листа бумаги. Три раза в день охранник просовывал в него одноразовый контейнер с едой: по первому времени подследственному, а теперь осужденному. Подтверждением того, что, кроме него, Алешкина, на планете есть и другие люди, были руки охранника. Одиночное заключение выкидывает разные подлые шутки с человеческим сознанием. Одна из них — иллюзия одиночества. Ты один, и весь мир, вся вселенная сузилась до размеров камеры: три на шесть метров. Не станет его, и весь мир исчезнет, схлопнется в черное ничто. Еще одним побочным эффектом многодневной изоляции стало то, что Алешкин неожиданно для себя мог без оглядки погружаться в раздумья, тягучие и медлительные, словно сонные рыбины в стоячей воде.
Из грустных раздумий его выдернул на поверхность голос Хеймдалля:
— Некоторые вещи нельзя забыть. А я привык возвращать долги, даже если прошло много времени. Так много, что одни успели вырасти, а другие состариться.
Хеймдалль продолжал стоять, покачиваясь с пятки на носок. Может, он бы и присел, но единственный стул был занят Алешкиным. Тот сидел, сгорбившись, не делая резких движений. Сидеть на месте, когда к нему кто-то заходит, было положено по правилам внутреннего распорядка. И правильно. К чему суетиться? Прикажут встать — встанет.
Интересно, речь шла о возврате должков или настоящих долгов?
В разговоре наметился просвет, небольшая зацепка. Оттолкнувшись от нее, можно было, как из кусочков, сложить подобие картины.
— Не морщи лоб и расслабься. Все равно ничего не поймешь, пока не придет время, — без тени сарказма обратился к нему каэспээновец.
— Мысли читаешь?
— Нет, у тебя все на лбу написано крупными буквами. — Он большим и указательным пальцами показал размер букв. — Как бегущая строчка на информационном табло.
Алешкина передернуло от подобного сравнения. Он набычился:
— И когда оно придет, это время?
Диалог менял направление, как скачущий с ветки на ветку бельчонок.
— Когда ты отсюда выйдешь?
Ингвар потупился. Сказать ему было нечего. Выход отсюда был один, и он прекрасно знал куда.
— Может, и никогда, — продолжил с хохотком Хеймдалль, но, спохватившись, быстро поправился: — Шутка! Не надо унывать, это не к лицу боевому офицеру. Прояви немного терпения. Если договоримся, то очень скоро…
Тихо пискнул сигнал вызова на его коммуникаторе, закрепленном на руке в виде браслета.
Хеймдалль поднес руку к уху. Выслушав информацию, ответил:
— Да ладно! Сами выкрутимся, не привыкать! — И отключился, не попрощавшись. — Пора! Труба зовет!
— Труба Страшного Суда! — не удержался от ехидной реплики Алешкин.
Каэспээновец обрадовался:
— Здорово, что перестаешь хандрить! Узнаю кадетскую закваску. — Хеймдалль хлопнул его по плечу. — Кстати, о начале Страшного Суда возвестят НЕ ТРУБЫ. Верь мне, я редко ошибаюсь…
Не прощаясь, бывший кадет шагнул к двери. Та бесшумно скользнула в сторону, а затем вернулась на место, отгородив постояльца одиночки от внешнего мира.
Заключенный снова остался наедине с собой, но теперь у него был электронный планшет. Рука непроизвольно легла на темный пластик овальной кнопки «пуск». Мигнул и тускло замерцал экран, покрытый защитной пленкой. Алешкин вынул из углубления корпуса сдвоенное кольцо для управления «рабочим столом» экрана. Надел на пальцы и щелкнул курсором по папке «Личные дела».
СПРАВКА-ОБЪЕКТИВКА № 02876
СПРАВКА-ОБЪЕКТИВКА № 03159
СПРАВКА-ОБЪЕКТИВКА № 01857