достал из чехла бандонеон. Он аккуратно расстелил на колене цветную тряпку, устроил бандонеон и заиграл. Конечно, танго, и, конечно, «Кумпарситу», а потом много незнакомого.
Так мы сидели, он играл, как будто сам для себя, сосредоточенно глядя перед собой тяжеловатым, каким-то крестьянским взглядом, а я смотрел то на него, то на хозяина, откинувшегося на спинку старого стула. Когда музыкант слегка подбрасывал бандонеон коленом, звук на мгновение сбивался — я, наконец, понял, как это получается у Пьяццолы. Еще один посетитель, тоже немолодой, подпевал негромко. Потом они спели хором, хрипловато и не очень стройно. Наконец я прикончил неуместных в этом кафе устриц, положил несколько монеток в футляр от инструмента и с сожалением вышел на площадь.
Мне подумалось, что надо бы запомнить, где расположено это кафе, и посылать сюда всех друзей. Я пошарил взглядом по стенам домов и увидел табличку 'Plaza Cortazar'.
Медленно-медленно, опасаясь спугнуть удачу, я полез в задний карман. Там было пусто, и меня охватил озноб. Знакомый листок нашелся в третьем по счету кармане, и озноб мгновенно сменился теплой благодарной волной.
Я еще раз посмотрел на рисунок и, крепко держа листок, пошел по кругу, читая названия улиц. Постепенно надежда угасала, и к концу круга я уже старался убедить себя, что чудес не бывает, когда на последней улице перед устричным баром наконец увидел надпись 'Jorge Luis Borges. 1660–1700'.
На листочке от имени Борхеса шла длинная стрелка к слову «Италия», и понять ее можно было единственным образом, так что я направился вдоль по пустынной улице, с любопытством глядя по сторонам. В этой части города стояли всё больше двухэтажные каменные особняки, скорее благородные, чем красивые, хотя сильно облупленные. Платаны почти смыкались вверху над серединой дороги, пятна света колебались под ногами. Идти по широкому тротуару, мощенному шестиугольной плиткой, было легко и весело. В какой-то момент я остановился закурить у дома теплого желто-оранжевого цвета, странной архитектуры, а когда поднял голову, увидел надпись: 'В этом доме писатель Хорхе Луис Борхес прожил первые годы свой жизни, с 1901 по 1914'.
Я осторожно, почти суеверно дотронулся до шершавых кирпичей. На ладони осталась легкая пыль. Дом был странно теплым, даже на ощупь, и уходить не хотелось. '- Что, брат Борхес? — Да так, брат, так как-то всё', — пробормотал я тихонько, и все-таки двинулся дальше, стараясь представить себе, как видел эту улицу мальчик Хорхе.
Чего он точно не видел — так это углового дома напротив, с вывеской «Cyberborges» и черными слепыми окнами. Представлялось странное существо, вроде Терминатора, но в больших роговых очках, сидящее внутри заведения и отвечающее на вопросы, лично или в Сети. Дверь была крепко заперта, внутри стояла ощутимая тяжелая тишина. На улице не было ни души, даже ветер стих.
Зачем-то я подергал дверь еще раз, вздохнул и продолжил путь. Шагов через двадцать за спиной раздался визг пружины, вверх-вниз, и лязг захлопывающейся двери. Когда я обернулся, всё было почти по-прежнему. Только у входа стояла, видимо, только что вышедшая огромная белая мохнатая собака. Она неодобрительно покосилась на меня, почесала лапой за левым ухом и свернула за угол.
Я задумался: как я должен выглядеть в ее глазах? Один, среди бела дня, на пустой улице, дергаю ручку запертого интернет-кафе. Потом мне пришла в голову следующая мысль: не сама же она вышла наружу, кто-то должен был открыть ей дверь? Вполне возможно, собаку выпустил сам Киберборхес. Честно говоря, я не хотел с ним встречаться, поэтому отправился дальше, подавляя безотчетное желание оглянуться.
Улица постепенно расширялась, принимая в себя боковые улочки, появились прохожие, и вскоре впереди показался громадный мраморный монумент, посвященный, видимо, какой-то большой и шумной компании людей, посреди небольшой площади. Уже было понятно, как она будет называться.
На площади Италии толпился народ, проезжали, сигналя, автомобили, народ громко разговаривал и смеялся, и всё это было даже приятно после странно тихой улицы Борхеса. Порадовавшись беломраморным колхозницам, рабочим и воинам, как старым знакомым, я сосредоточился на последней загадке сегодняшнего дня: что означает большая буква Z?
Я попросил официанта принести мне мате, заварил первую порцию, и начал внимательно осматривать площадь. Проблема была еще в том, что никаких слов на букву Z в голову не приходило. Пальмы, растущие в форме гигантского «Z», как в 'Безумном мире', тоже было трудно себе представить, а если бы они и росли на площади, то лопаты, копать под ними, у меня все равно не было.
На площадь выходило несколько ампирных зданий, а с противоположной стороны за решеткой начинался парк. Ничего не приходило в голову. Я потягивал мате через трубочку, рассеянно глядя на рекламный щит. Что он рекламировал — было непонятно. Девушка, надо признать, красивая и очень похожая на Хорхелиту, сидела под пальмой в кресле-качалке с раскрытой коробочкой в руках и сосредоточенно смотрела внутрь. Зрителю, даже если бы он заглянул сбоку, было бы не видно, что там лежит. Внизу было написано строгим шрифтом, без финтифлюшек: 'Нашел ли ты главное?'
Мне вдруг вспомнилось, что завтра улетать, а карпинчо так и не нашелся. Это совсем меня расстроило. Вместо того, чтобы тормошить моих новых знакомых, звонить в справочную, наконец, просто зайти к биологам в университет, я занимаюсь каким-то любительским расследованием в духе покойного Эдгара По, да и то бездарно.
Когда я встал из-за столика и отошел на пару шагов, оказалось, что плакат заслонял от меня вход в парк и ворота с надписью 'Zoo'.
Зазвенели тихие-тихие хрустальные колокольчики, растаявшая ледяная корка с шорохом обрушилась вниз, и открылась наконец картинка, мозаика из множества кусочков, чудесным образом нашедших свое место. Оставалось только подойти поближе, через площадь. Последние сорок шагов. Я ступил с тротуара на мостовую, глядя на мигающую огоньками надпись.
У кассы меня охватило некое беспокойство. Однако я постарался не подать виду, купил билет у кассирши, простой с виду женщины, наверное, перуанки, и, уже отходя, все-таки спросил ее:
— Сеньора, где можно увидеть карпинчо?
Женщина замешкалась, помолчала, но в конце концов ответила, как мне показалось, неискренне:
— En todas partes!
Я поблагодарил ее и отошел в некоторой неуверенности. Следовало ли понимать это как «везде», или буквально, 'во всех частях'? Может быть (возникла у меня надежда), они бегают тут, наподобие кошек или собак? Тогда я увижу карпинчо совсем скоро — и, воодушевленный, я направился вперед, по вьющейся дорожке.
