да и что Париж? Съездила, поглядела. Красиво. Но всё больше муть какая-то снится после того Парижа, тоскливо думалось сквозь сон Люське, хоть бы и не давали тогда паспорт, что ли. Да ещё Володичка этот, будь он неладен, в сны повадился. Тоска-а-а…
Вот бы прилетел сейчас кто, высвечивались в такт фонарям и мимолётным автомобильным фарам мысли Лиса, вот бы прилетел бы — ну, не волшебник, волшебников-то не бывает, конечно, и не фея, и не мэрипопинс, и не лётчик какой даже — а вот бы птичка! Маленькая! Прилетела бы вдруг, уселась на прикроватный столбик, прочиквотала бы: ветрено на улице, нелётно, вот я, Лис, к тебе — переночевать пустишь? Только карлсоном не зови — устал я, ну веришь, Лис, ни у кого фантазия дальше не идёт! А я тебя Вадиком буду звать, думал вполголоса Лис. Можно?
Вадиком можно.
Ну и хорошо. Ты живи, устраивайся.
А Люське мы наутро что-нибудь правдоподобное сочиним.
Лис умер ночью, как раз тогда, когда Люське удалось ненадолго задремать. Неделя выдалась очень тяжёлой. Снилось ей лето, и тёплые нежные руки кого-то близкого. В эту ночь она научилась ждать, радостно и неторопливо.
И Лис ей был больше не нужен.
Надежда Горлова
ТРЕПЕТ СМЕРТИ
Ксении Якшимбетовой
1
По ночам меня мучили чешуекрылые. Не было для меня создания более омерзительного, чем мохнатая ночная бабочка.
Живой обрывок плоти, рваная рана пространства парит по комнате с едва слышным рокотом до тех пор, пока не налетит на горящую лампу. Тогда насекомое начинает метаться, ударяясь коротким тельцем о потолок, окна и мебель. Стены ломают чудовищные крылья его тени.
Непредсказуемое движение вызывало панику у меня, я бежала вон из комнаты. О, если навстречу мне по коридору летела другая бабочка, в недоброй пляске, и ее волосатое крыло задевало моё лицо!
Наконец я малодушно, тихо-тихо приоткрывала дверь в комнату.
Тишина — бабочка сидит где-то, сложившись шалашиком.
Я оглядывала потолок, стены, шторы на окнах. Складки, трещины, тени становились крупнее, тянулись навстречу моему взгляду…
О! На притолоке, у меня над головой! Шорох и легкий толчок сзади — другая села мне на спину!
Я выбегала из дома в поту и дрожи.
2
В тот день, когда все началось, мы с отцом пили чай в прозрачных лучах утра. Окна, полные сада, плавали в наших чашках. Я хотела понять, что заставляет меня трепетать при виде бабочки, заставляет с незапамятного детства. 'Когда-нибудь бабочка напугала тебя в колыбели, — говорил отец. — Я специально ловил их, чтобы показать тебе: может быть, ты рассмотришь и перестанешь бояться. Нет, бесполезно'. 'Они преследуют меня! Садятся мне на голову, бросаются мне в лицо!' 'Тебе это кажется, потому что ты их боишься'.
Однажды мне приснились слова: 'Бабочки — перепонки меж пальцами небытия'. Сон не прибавил понимания.
Стояла холодная летняя ночь. Ворс пледа щекотал мне нижние веки. Лоб у меня стыл. Я видела пятнистый месяц за окном и рваную границу тени, покрывшей часть лунного шара. Комната была полна шорохов, тьма кружилась около моего лица. Я знала — здесь три или четыре ночные бабочки, я чувствовала плед как свою кожу, словно мои нервные окончания проросли сквозь него. Скоро в темноте насекомые рассядутся. Я надеялась, что ни одно не упадет на мою постель.
Я услышала стон и побежала в комнату отца, не понимая, холоден или горяч дощатый пол дачи. У отца был сердечный приступ, лекарство лежало на полу. Я позвонила поселковому врачу, трещал диск старого аппарата. Врач сразу снял трубку, он не спал, он быстро записал адрес и сказал: «Сейчас». Я побежала в коридор и стала ледяными пальцами открывать эти дачные замки и засовы, занозила ладонь. Березы за окнами качались, ветки как в припадке колотили по крыше. Ветер распахнул дверь, и вся прихожая заполнилась трепетом. С мерным рокотом мерцал полумрак. Вибрация воздуха вызвала у меня панический ужас. Я бросилась к отцу. Трепет следовал за мной. Вдруг угол зрения изменился, и я увидела — от страха у меня словно поползли змеи по голове, — это было несколько сотен ночных бабочек. Их крылья были невидимы от быстрого движения — только вибрация, под которой как под плащом скрывалась пустота, обращенная ко мне. Она словно ждала, что я заговорю с ней. Она вытягивала у меня мысль, обращая и приковывая ее к себе.
'Кто ты?' 'Трепет смерти' 'Зачем ты пришел?' «Забрать» 'Уходи!' 'Я никогда не ухожу один' 'Тогда забери меня' 'Я знал твой ответ, Алкестида. Я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты пошла со мной по своей воле. Ты согласна пойти со мной?' 'Да'.
Огромная, черная, словно обугленная, бабочка с рваной линией крыльев бросилась мне в лицо.
Омерзение пересилило меня, я услышала свой крик справа и ударилась в стену, возле которой вдруг оказалась.
— Нет! Нет! Нет.
Насекомое упало на одеяло больного. Отец не вздрогнул, его рот был открыт, и губы не дрожали. Трепет исчез.
3
Смерть отца произвела на меня страшное впечатление. Мне казалось, что в ту ночь я сходила с ума, что-то мерещилось мне. Я чувствовала, что виновата в смерти отца, но чем? Это было необъяснимо, и я старалась забыть.
Я поступила в институт, и боль понемногу утихала.
Среди моих друзей выделялись двое, Лёня и Виктор.
Лёня, сутулый юноша с экземой между бровей и воспаленными, вечно полными слез глазами, поражал угрюмой, безнадежной настойчивостью. Очень скоро я потеряла такт в отношениях с ним, но Лёня продолжал мне звонить каждый день, в одно и то же, назначенное им самим время.
Виктор был красивым и обаятельным человеком. О нем говорили, его дружбы искали, девушки влюблялись в него. Виктор никого не отвергал. В общем, с ним было легко, и я была влюблена.
Поздней весной над городом пронесся ураган. Всю ночь ливень шумел как пламя, заглушая вой и улюлюканье автомобильных сирен. Вспыхивала молния, и дольше, чем на секунду, вода становилась
