Ведущий, лицо которого с невероятной скоростью перебрало все основные цвета спектра, а глаза вообще утратили какой бы то ни было цвет, подстреленным ястребом направился к ближайшему стулу и свалился на сидение, как не слишком плотно набитый мешок слив.

Самурай Цюрюпа Исидор справедливо рассудил, что больше у него спрашивать ничего не будут, с достоинством поклонился бушующему режиссеру, парализованному ведущему, гудящим зрителям в студии — и покинул помещение.

На проходной он обнаружил, что его гэта кто-то свистнул, так что на службу самураю пришлось возвращаться босиком.

Макс Фрай

Из цикла 'Проспект Андерсена, 8'

Квартира 16

Когда они начинают ссориться, я ухожу из дома. Потому что — ну невозможно же это слушать! И, конечно, бестактно. Впрочем, что бестактно — этому я только поначалу придавала значение. Когда еще думала, что вот сейчас они во всем разберутся, помирятся, и будут жить-поживать, добра наживать, как в сказке положено.

Как в сказке, вот именно.

Черт, черт, черт!

Я уже давно больше не думаю, что они когда-нибудь помирятся. Потому что когда ругаются месяц кряду, или, скажем, полгода даже, это — ну да, конфликт, война. Неприятно, и лучше бы так не было, но мало ли, как лучше. Главное что у всякой войны есть начало и — ура! — конец. Хоть какой-нибудь, но конец. Но это если война. А когда ругаются изо дня в день шестой год кряду, это уже никакая не война, а нормальное течение жизни. И некоторым, вроде меня, пора бы привыкнуть.

И я, страшно сказать, почти привыкла. Насколько это вообще возможно. Каждое утро я просыпаюсь от их криков и, не заглянув даже на кухню, иду во двор. В конце концов, умыться можно из колонки, а позавтракать в «Блинной» на углу. Блинчики там вкусные, и пирожки ничего, а к помойному «кофесмолоком» я уже давно привыкла. Кофеварки на моей кухне долго не живут, проверено. Последней была медная джезва, которую я нашла на барахолке года три, что ли, назад. День, помню, выдался холодный, но солнечный, воздух — как ледяная газировка, звонкий и злой. Я ужасно такое люблю — в смысле, и газировку, и воздух. К тому же я тогда нацепила любимую брошь, мрачную, но на диво молчаливую — она у меня совсем старушка, теперь таких не делают. Мы с брошью, довольные друг другом, бродили по барахолке, слушали чужую досужую болтовню, улыбались, как две дуры. И так это было славно, что я вдруг опять поверила, что все у нас когда-нибудь наладится. Всего на минуточку, но поверила. Ну и тут же купила джезву. Прямо помрачение нашло, иначе не объяснишь!

Джезва, ясное дело, продержалась у нас на кухне всего три дня, а потом у нее отвалилась ручка. Могло быть и хуже, между прочим, могло быть гораздо хуже. Пришлось подарить джезву Марку из пятнадцатой квартиры, он припаял ручку на место, и порядок, хорошая же вещь. Марк до сих пор меня благодарит. Было бы за что. Сам должен понимать, я же не ему подарок сделала, я джезву спасла. Она была красивая, полезная и чрезвычайно покладистая. Нечего ей делать у меня на кухне. Нечего.

И мне там нечего делать, поэтому каждое утро я ухожу завтракать в «Блинную». А иногда Нина с первого этажа выглядывает из окна и зовет меня выпить чаю с вареньем. Вот и сегодня выглянула, позвала. Она живет как раз под нами, поэтому все слышит, кто бы сомневался. И все понимает. Ну, то есть, мне приятно думать, что Нина все понимает, и поэтому я себе каждый день очень убедительно говорю: «Нина все понимает», — потому что пить чай с человеком, который не понимает ничего, довольно непросто. Особенно если учесть, что крики из нашей кухни, превосходно тут слышны — хоть в гостиной запирайся, хоть на веранду выскакивай, никуда от них не денешься.

Иногда Нина спрашивает: «Ты никогда не думала о том, чтобы?..» Потом видит выражение моего лица и умолкает. Дескать, что тут скажешь.

Еще бы я не думала! Я каждый день только об этом и думаю — переехать. Удрать отсюда, куда глаза глядят, и пусть сами без меня разбираются. Но ясно же, что без меня они пропадут. То есть, и так вполне пропащие, это да, но без меня пропадут окончательно и бесповоротно, закончат свои дни на ближайшей помойке. Я не преувеличиваю ни капельки. Просто называю вещи своими именами. И терплю — ну, пока терплю. Сколько смогу, столько и буду терпеть. И еще немножко. А потом, глядишь, привыкну к тому, что этот кошмар и есть моя жизнь. Моя. Жизнь. Убиться веником.

Веник, к слову сказать, орет громче всех. Так что его не только у Нины в прихожей — на улице слышно. Доказывает, что чистота превыше всего, все вокруг — мерзкие сосуды грязи, и только он тут — главный служитель чистоты. Бескорыстный, преданный, мужественный. Половину прутьев в битве за чистоту растерял, между прочим. Чего и всем желает.

Ну да, было дело, растерял. Еще в те блаженные времена, когда я могла зайти на собственную кухню, попросить Чайник на минутку отвлечься от философского спора с семейством Тарелок, наполнить его Водой и поставить на Огонь, который — сейчас трудно в это поверить! — не отказывался разгораться, пока все окружающие не принесут ему извинения за обидные слова Зеленой Кружки, сказанные сгоряча, лет пять назад, в споре, суть которого давным-давно погребена под грудой куда более актуальных склок.

— Вам хорошо рассуждать! — теперь из моей кухни доносится пронзительный визг Ванильного Сухарика. — Разглагольствовать! Болваны самодовольные! Тупые, сытые обыватели! А меня! Скоро! Съедят! Думаете, я не знаю, зачем люди покупают таких благоуханных, как я? А вы-ы-и-и-и!..

— Да кому ты нужен, кроме меня? — насмешливо спрашивает Мусорное Ведро. — Она тебя уже второй год не ест, а теперь и подавно не притронется. Так что рано или поздно, а будешь ты мой!

«Вот, кстати, да, — мстительно думаю я. — Вот возьму и выкину. Одним крикуном все-таки меньше. А если еще Веник на улицу выставить, а Чайник отвезти к маме…»

Нина вздыхает и подвигает мне блюдце с вишневым вареньем.

— Не надо бояться, — говорит одна из Вишенок своим сестрам. — Сейчас будет немножко больно, зато потом мы увидим Бога.

Подумать только. У некоторых даже варенье все понимает и не мешает людям себя жрать. Даже варенье! А я… а у меня…

И я реву, уткнувшись лбом в мягкое плечо Нины.

— Бедная деточка, — говорит Нинин Передник. — Бедная деточка.

Квартира 13

Работы у нас зимой всегда хватает, но перед Рождеством и сразу после — это что-то! Труднее, думаю, только Сантаклаусам, да и то еще вопрос. Зато и оплата тройная. Надбавка за праздничные дни, это раз. Плюс за неблагоприятные погодные условия. Ну, это всегда, если температура на улице ниже плюс пяти; а когда идет дождь, или, чего доброго, снег — тем более. А еще бывают спецзаказы, особенно на Рождество. Да что там, только на Рождество они и бывают, кажется. А это уже не шутки, это целых три утроенных гонорара за одну поездку. Хорошо, что Анжелика установила строгую очередь на спецзаказы, а то мы бы давно за них перегрызлись. Хотя вообще-то девчонки у нас дружные подобрались, ничего не скажешь. По сравнению с нашим классом, так вообще супер, лучше не бывает. Я с тех пор, как пошла сюда

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату