— Здравствуй, Ваня. Как долго тебя не было…
Он наклонился к ее лицу и впервые так близко увидел ее глаза. Они действительно были вовсе не голубые, а светло-серые, лучистые…
— Вот письмо от отца, — сказал Иван. — Он жив, Наташа.
Алимкин аккуратно положил письмо в ее нагрудный карман, а она, скосив взгляд на второй карман гимнастерки, темный от крови, попросила:
— Достань и возьми. Пусть будет у тебя.
Он осторожно достал ее талисман со звездочкой, положил себе в карман и, посмотрев долгим взглядом на ее спокойное лицо, встал и, не оглядываясь, побежал в сторону старта.
— Ты уж, дочка, не задерживайся там. Плохо нам без тебя, — ласково сказал Данилыч.
— Оставьте меня здесь, — слабым голосом попросила Наташа.
— Да ты не волнуйся, — успокаивала ее Симановская. — Поправишься в госпитале — и вернешься назад.
— А наши где?
— Все идут в бой, весь полк, — ответил Данилыч… Мимо Алимкина прорулили и пошли на взлет звенья
Карушина, Сморчкова. Скорее… Только бы успеть!
Вот и командный пункт — квадрат, обнесенный флажками, фанерный домик, радиостанция РСБ… Группа офицеров штаба.
Ломовцев стоит с микрофоном в правой руке, левая — на повязке. Рядом, у знамени части, — майор Горнушкин. На развевающемся по ветру алом полотнище — портрет Ленина и надпись золотом — «167 гвардейский ордена Суворова III степени штурмовой авиационный полк».
— Я «Байкал-семь», разрешите взлет? — донесся из динамика голос Дворникова.
— Седьмой, взлет разрешаю!
Алимкин подбежал к Ломовцеву, козырнул, как положено:
— Товарищ подполковник! Разрешите лететь вместе со всем полком?
— Кто там ранен, ты знаешь? — вместо ответа спросил комполка.
— Беликова… Фельдшер говорит, что не опасно… Батя, разрешите лететь!
Они стояли друг перед другом. Взгляд Ивана умолял, просил, требовал…
— Ну, брат, вижу, от тебя не отвяжешься. Шут с тобой, жми на моем! — Ломовцев махнул здоровой рукой с зажатым в кулаке микрофоном… — А если не догонишь полк?
— Догоню, батя. А коли что — сам тот овраг найду. Я теперь их, гадов, и под землей разыщу!
Едва комполка проводил в воздух последний самолет, как увидел: по фюзеляж утопая в ковыльных травах, на старт ходко катится его «ил» с красным коком винта.
Через полминуты, словно от нетерпения, содрогаясь всем корпусом и приседая на шасси, батин Ил-2 был уже в воротах, обозначенных флажками. На его киле, иссеченный пулями и осколками, как и прежде, красовался портрет Суворова.
— Ну, Иван, с богом! — подбодрил Алимкина комполка. — Взлет разрешаю.
Набрав высоту, Иван вдруг увидел далеко впереди себя весь полк, построенный в колонну звеньев. Далеко слева, должно быть на Белгород, шли еще два полка соседей. «Жаркий будет день», — подумал Иван и расстегнул ворот гимнастерки.
Прибавив мотору обороты и чуть прижав ручку, он шел теперь на повышенной скорости, догоняя свою соколиную стаю.
Далекий гул сплошных разрывов, детонируя воздух, долетел и сюда, в кабину «летающего танка». Иван поневоле передернул плечами, на миг представив, что теперь творится там, под Борисовкой.
Справа по курсу, на западе, словно сжавшись от ежедневных зрелищ невиданно жестокого побоища на Курской дуге, в грозовые облака на горизонте медленно садилось неестественно сплющенное кроваво- багровое солнце.
И вдруг в наушниках шлемофона Иван услышал звонкий, чистый девичий голос со станции наведения:
— «Байкалы», я «Вега!» Я «Вега»! Идите смелее в бой! Вас прикроют гвардейцы-истребители!
«Вега — звезда надежды», — вспомнил Алимкин Наташу и счастливо улыбнулся. Можно было и улыбнуться: ведь до боя оставалось целых три минуты.
