на правильное поведение культурного человека?..»
Сообщения прокуратуры о ходе возобновленного следствия все не было, но информация, полученная от Г. И. Дудко, оказалась более оперативной. Галина Ивановна прислала мне вырезку из местной газеты.
Закончено расследование по делу о бывшем директоре кондитерской фабрики Гороховой К. А. Как установлено следствием, на протяжении длительного времени Горохова занималась хищением государственных средств, поборами, спекуляцией, злоупотребляла служебным положением. При обыске у нее обнаружено наличными свыше 48 тысяч рублей, три сберкнижки на предъявителя и две на подставных лиц на общую сумму около 36 тысяч рублей, большое количество золота, серебра, хрусталя и других ценностей, а также 402 литра наливки и 2473 банки варенья, компота, маринованных грибов и пр. домашнего производства, хранившиеся в подвалах принадлежавшего ей жилого дома. Материалы следствия передаются в суд».
Любопытно, что в присланной вырезке подчеркнуты были не строки о найденных тысячах, а о банках грибов и компота, хотя первое пахло очевиднейшим криминалом, а второе говорило разве что о нравственной деформации. Но для Галины Ивановны, очевидно, именно это было важнее.
Кто бы нам объяснил, откуда возникла такая страсть к хрусталю? Про золото, про серебро умолчим — сколько жизней загублено презренным металлом! Но с серебром и золотом хоть можно понять: компактно, красиво и, если предметы высокого качества, действительно ценно. Века их ценность не девальвируют, а повышают. Но хрусталь?!
Этим пышным, громоздким, ничему не служащим хламом уставлены магазины, в комиссионках он стоит уже на полу, и только грациозности продавщиц мы обязаны тем, что вожделенный кристалл еще не превратился в осколки. И однако, что ни дело о крупных хищениях, об умопомрачительных взятках — в протоколах обыска читаем: ваза хрустальная, кувшин хрустальный, бокалы хрустальные... Махровая безвкусица и мещанская пошлость, неотторжимы от алчности. Конечно, не всякий хрустальный эстет непременно грабит казну, но ни один казнокрад почему-то не может обойтись без этого знака приобщенности к почтенной среде.
Откуда взялась такая мода? Насколько нелепа тяжесть граненых стекляшек в наших крохотных интерьерах, как смешна — на наших столах, среди килек и винегрета! Непреходящая ценность? Вложение денег? Стоимость престижного ширпотреба падает до нуля в ту минуту, когда пробит кассовый чек: никому, даже со скидкой, эту поделку уже невозможно продать. Но тяга к шикарной жизни, в хрустале воплощенная, очевидно, неистребима. В новых уголовных делах, только-только заведенных, читаю описи, акты и протоколы. Все то же, все то же: ваза хрустальная, бокалы хрустальные...
Когда я был у Гороховых, витрины сервантов тоскливо зияли, хрусталь томился в подвалах, в ямах, на антресолях, в замаскированных тайниках, им не пользовались, не любовались, его — имели. И ради имения — шли на все, буквально на все.
Впрочем, зачем так узко ставить вопрос? Разве дело в самом хрустале? Разве он цель, а не символ? Витрина для тесного круга: не лаптем, мол, щи хлебаем, знай наших — Европа!..
Нет, хрусталь — это частность, просто слишком уж он выпирает, слишком нагло лезет в глаза, доводя до сверкающего гротеска один социальный феномен, которому не так-то легко дать краткое описание. Я — о столбиках цифр. О суммах, изъятых (изымаемых, если точнее) у воров и мздоимцев. Чем они поражают, эти столбики цифр? Размером? Скорее — абсурдностью. Цифры с пятью нулями. С шестью. С семью. Есть и больше. Даже намного. Зачем? Вот вопрос, на который пока что толково и внятно никто не ответил.
Кресло конечно же возвышает — на верхней ступени смешно брать столько же, сколько на нижней. Регалии, титулы, звания дают привилегии, с ними больше возможностей, простора, размаха, но и самые вознесенные, где бы там они ни парили, живут не в какой-то иной, а в нашей реальности, где особенно не разгуляешься. Куда их вложишь, эти нули? Разве что в бриллианты, укрытые подальше от глаз. Всю жизнь балансировать на лезвии бритвы, не имея ни единого шанса извлечь из этого хоть малейшую пользу, — вот нетронутый материал для жестокой и страшной сатиры.
Мне вспоминается дело не самое громкое, не самое хлесткое. По нынешним временам, пожалуй, весьма заурядное. Одна деталь врезалась в память. Одна, но — какая!..
Директора крупного гастронома долгие годы отличали скромность и строгость. Покупатель в его магазине был всегда решительно прав — не на плакате, а наяву. Директор сурово наказывал подчиненных за любую провинность. Ни любимчиков не было, ни каких-то изгоев—на орехи всем доставалось. Поровну и неотвратимо.
Годами он не менял костюма, который, при всей своей ветхости, был, правда, вычищен и отутюжен. Обеденный перерыв проводил с коллективом — в дешевой пельменной. Двухкомнатная квартира была обставлена колченогими стульями и диваном с пружинами, выпирающими наружу. Когда единственная дочь вышла замуж, он отказал даже в бедной свадьбе, назвав обычай дикарством и пошлостью. Сам купил молодым два плацкартных до Ленинграда, резонно заметив, что экскурсия в Эрмитаж дороже любого застолья. И запомнится им на всю жизнь. Но покупка билетов пробила брешь в семейном бюджете, так что директор почти на месяц лишился пельменей...
Во время обыска пришлось ломать кирпичные стены: там, оказалось, замурованы были не пачки — мешки. Почти полтора миллиона рублей... Их приготовил директор на черный день. Деньги сгнили, превратились в труху, в пищу для грызунов. Несколько месяцев прокурор вел бесплодную переписку: банк не стал принимать лохмотья бывших купюр — даже затем, чтобы по акту их уничтожить...
Дело обретало закономерный финал. Материалы остались в моем архиве, дожидаясь своего часа. Время от времени они дополнялись новыми письмами и документами. Вот те из них, которые помогут лучше понять наших героев и завершить предложенный жизнью сюжет.
«
«...Очень просим вас, объясните Скачкову Вадиму, что мы ничего не делали против него... Мы очень хорошо к нему относимся и дорожим его дружбой, но за последнее время наши отношения резко испортились. Он считает, мы обманули его и даже вроде бы предали, рассказав о кассете... Дело в том, что Светлана уже на свободе, ее отпустили условно (на юридическом языке это называется «условно- досрочно». —