здесь все пока наоборот. Под ногами чавкает грязь. Сапоги скользят, на них налипли комья глины.
Часа в два ночи наконец добрались до деревни. В крайней хате, у самого леса, жил связной — неторопливый, степенный лесник Иван Егорович. Трижды, как условлено, стукнули в окно. Дом ожил, сквозь щели ставни показался желтый зайчик света, со звоном покатилось ведро в сенях.
Распахнулась входная дверь. На пороге хозяин.
— Кого носит?
— Свои, дядя Иван.
— Много здесь своих, а ну, подойди-ка ближе.
Николай шагнул вперед.
— А! Это ты, кудрявый, — усмехнулся старик, — ну что стоишь, хату выстудишь. Заходи.
Они поднялись на крыльцо, вошли в душноватую темноту дома.
Большая горница, печь вполкомнаты, иконы на стене, деревянный стол, лавки. Хозяин десятый год живет бобылем.
Сели, положив рядом с собой автоматы.
— Нужно подождать маленько, ребята. Подождем, пока они напьются. Я с часок назад мимо их хаты шел, видно, гуляют еще, песни орут.
Иван. Егорович гасит лампу. Темнота. Кажется, что за бревенчатыми стенами остановилось время. Темнота, только красными звездочками вспыхивают цигарки.
Пора. Старик встает. В деревне тишина. Даже собак не слышно, видно, загнал их дождик по конурам. Разведчики идут вдоль плетней.
— Здесь, — шепчет связной, — в этом доме кум его проживает, старостой он у нас теперь.
— Собаки есть?
— Есть один кобель, злющий, но ничего, он меня знает, так что я его тихо...
Чуть слышно скрипнула калитка. Иван Егорович растаял в темноте. А дождь стучит и стучит по крышам, по земле, по деревьям. Монотонно и гулко. Зарычала собака, потом чуть взвизгнула, узнав. И опять тихо.
Зачавкали шаги, подошел Иван Егорович.
— Все, пошли, я пса в конуре бочкой прикрыл.
Сквозь ставни пробивается свет. Николай тихонько влез на завалинку, заглянул в щель.
Комната, стол полон бутылок, спиной к окну человек, уронивший на стол голову. Больше ничего не видно.
Королев повернулся к леснику:
— Давай, Иван Егорыч!
Старик поднялся на крыльцо, стукнул в дверь. Нет, не слышат. Теперь он со всей силы бьет кулаком по двери.
В сенях завозились.
— Кого там носит, — давится матерщиной хозяин.
— Я, Семеныч, Иван-лесник, отвори, дело есть.
— Да что за дела по ночам?
— Спешное. Ко мне солдат советский зашел, говорит, из плена бежал.
— Постой, постой, сейчас.
Гремит в сенях щеколда.
Один из разведчиков встал у самой двери, в руке тускло блеснул кинжал.
Дверь распахнулась, и хозяин мягко осел на пол. Путь свободен. Теперь в дом... За столом трое.
Один потянулся к поясу с кобурой, валявшемуся на стуле.
— Кто такие? В чем дело? Да, знаете, кто я?..
Так вот он какой, предатель. Остекленевшие глаза, пьяный мокрый рот, красная рожа.
— Руки на стол, сволочи!
Полицейские начали медленно трезветь. Наконец-то они поняли, с кем имеют дело.
Королев достает приговор.
«Именем советского народа...»
Он вскинул автомат, увидел глаза, полные животного ужаса, разорванный криком рот. Палец сам нажал на спусковой крючок.
В отряд вернулись на рассвете. Николай вошел в палатку командира, положил взятые у изменников документы, оружие.
— Товарищ командир, приговор приведен в исполнение.
Приближалась зима. Ветер становится злым, колючим. По утрам лужи подернуты льдом. Все покрыто инеем — палатки, шинели, приклады автоматов. Трудно в лесу зимой. Тем более, что постоянного лагеря у медведевцев не было. Они кочевали с места на место. За ним по пятам шли каратели.
Однажды разведчики, вернувшись с очередного задания, принесли в отряд объявление, которое гитлеровцы расклеивали в деревнях. В нем черным по белому было написано, что отряд, действовавший на Брянщине, уничтожен карателями.
— Вот видишь, комиссар, — Медведев усмехнулся, — оказывается, нас-то уже нет. Похоронили нас господа фашисты. Ну что ж, мы им о себе напомним. Николай, зови командиров.
К Хотимску подошли в сумерках. Город, охваченный трещинами противотанковых рвов, лежал перед ними тихий и темный. Только ветер стучал железом на крышах да иногда слышался отрывистый собачий лай.
Наконец совсем стемнело. Партизаны ждали разведчиков, которые должны были перерезать телефонные провода.
Вот и они.
После лесных тропинок непривычно шагать по городским улицам, кажется, что стук сапог далеко разносится в тишине.
— Скорее, скорее!
Медведев почти бежит, зажав в руке тяжелый маузер.
Еще один поворот, а там городская площадь.
Еще немного...
Ударил вдоль улицы пулемет. Ему отвечают автоматы. Где-то впереди раз, другой, третий рванули гранаты. Это группа захвата ворвалась на площадь с другой стороны.
Николай, прижавшись к земле, короткими очередями бил по пулеметным вспышкам.
Рядом сухо щелкал маузер командира.
А пулемет не унимался. Плел и плел смертельную строчку, поливал улицы и дома горячим металлом. Каждая минута решала исход боя.
— Николай, — Медведев повернулся к адъютанту, — уничтожь.
— Есть.
Королев сбросил тяжелую шинель, остался в одной меховой безрукавке. Гранаты в карманы, автомат на шею и бегом, вдоль забора.
Вон, кажется, та самая хата. Не доходя до нее дома два, Николай плечом выдавил доску забора, пролез во двор.
Из будки, молча, без лая, бросилась большая лохматая дворняжка. Он на ходу пнул ее сапогом, ломая плетень, выскочил на огороды. Вот наконец и нужный дом.
Николай проверил запалы в гранатах. До дверей несколько метров. Теперь некогда маскироваться. Рывком, ожидая очереди из окна, пересек двор. Вот крыльцо, ступеньки.
Навстречу человек без шинели и каски. Мундир расстегнут, в руках парабеллум.
Николай не видел его глаз, не видел лица. Только рука и вскинутый пистолет. Словно на ринге, ушел нырком под эту руку. Над головой брызнул смертью девятимиллиметровый ствол.
Левой в челюсть!
Раз.
