вниз по склону. И тогда спадет влажность. Легче станет дышать. И жить станет легче...
Спокойно и мудро переговаривались волны. На зеленых размашистых плечах они несли солнце. Оно путалось в их белых гривах, играя точками и линиями из яркого-яркого света. Этот свет потом отдыхал на гальке. И запах нагретого камня был очень силен на берегу.
Прямой и высокий, Костя как-то очень легко и даже грациозно повернулся и пошел прочь от моря.
Рыжебородый мужчина в шляпе-канотье и сером в клетку костюме, сидевший на скамейке возле забора, встал и оказался на пути грека.
— Господин Андриадис? — спросил он негромко, но достаточно властно.
— Да, — гордо ответил Костя, не останавливаясь и не укорачивая шага.
— Я сотрудник контрразведки, — сказал рыжебородый и пошел с ним рядом.
— Мне это безразлично, — сказал Костя. — Я не занимаюсь политикой.
— Вы занимаетесь контрабандой, — шепотом пояснил мужчина и улыбнулся.
— Это нужно доказать.
— Мне приходилось доказывать менее очевидные вещи.
— И вас до сих пор не убили? — Костя остановился, в упор посмотрел на рыжебородого. — Странно.
— Меня много раз пробовали убить... И всегда неудачно.
— Не расстраивайтесь. В Лазаревском более везучий народ.
Костя пошел дальше. Но рыжебородый последовал за ним, сказав при этом:
— Не оставляйте меня одного.
— Что вам нужно?
— Когда вы ждете фелюгу брата?
Они шли улицей, ничем не вымощенной, со следами желтой засохшей глины. Зелень густо свисала над забором. Три кипариса росли в саду напротив. Костя любил эти деревья за красоту и гордость. Лишь тополя соперничали с ними, немного простоватые, но такие же высокие и жадные до солнца.
— Брат тоже не занимается политикой. Контрабанду вы ему не прилепите. Он подданный Греции. Ведет торговлю согласно обычаям своей страны.
— Не все обычаи законны, господин Андриадис.
— Это пустой разговор, господин, как вас там...
— Вы не очень вежливы.
— Только с жандармами.
— Даже если они платят деньги?
— Что сейчас стоят деньги! Бумажки!
— Существует и твердая валюта.
— Твердая валюта? Вы говорите пока загадками, — Костя хитро улыбнулся.
— Мы скоро выйдем к рынку. Я не хочу, чтобы нас видели вместе. Давайте постоим здесь....
Кусты ожины карабкались на ветки дерева, образуя над землей угол, прикрытый тенью.
— Укромное местечко, — сказал рыжебородый.
— Для свиданий с девушками.
— И для деловых встреч...
— Деловые встречи хороши за стаканом вина.
— Я думаю, господин Андриадис, что ни у меня, ни у вас нет на это времени.
— Верно, — согласился Костя. — Вы упоминали о твердой валюте.
— Но вначале о фелюге брата.
— Если вы думаете, что я продам брата, то оскорбляете меня.
— Я меньше всего намерен оскорбить вас. Наоборот, домогаюсь вашей дружбы. И, как деловому человеку, хочу предложить выгодную сделку.
— Я не в детском возрасте и не очень верю в добряков, которые навязывают выгодные сделки.
— Согласен с вами... Обстоятельства. Увы, иногда они бывают выше накопленного нами опыта.
— Я не знаю, кто вы такой.
— Моя фамилия Долинский. Мне нужно знать, когда прибудет фелюга вашего брата.
— Скоро.
— Как скоро?
— Я могу повторить то, что уже сказал.
— Но от срока прибытия зависит мое предложение.
— Когда вам нужно, чтобы фелюга была здесь?
— Во всяком случае, в течение ближайших трех дней.
— Это осуществимо. Дальше?
— Я хочу зафрахтовать судно.
— Полностью?
— Да.
— Это будет очень дорого стоить.
— Сколько?
— Договоритесь с братом. Но дорого... Курс?
— Я скажу потом.
— Брат в Крым не пойдет.
— Почему?
— Он не симпатизирует врангелевской таможне.
— Мы поплывем не в Крым.
— Хорошо. Я передам ваше предложение. Где мне искать вас?
— Я приду к вам сам.
16. Есть хорошая возможность, профессор
Солнце уже ушло за море. И небо осталось синим, очень ярким, и оно напоминало Михаилу Михайловичу Сковородникову плащ второго ангела рублевской «Троицы». Может, именно вот в такой теплый весенний вечер восхитился Рублев чистым небом и рискнул положить в самой середине иконы пятно из ляпис-лазури. Как бы реагировал Феофан Грек, если бы мог увидеть вольность своего ученика? Порадовался, удивился, огорчился?
Вглядываясь в далекое небо, Сковородников попытался представить себе Русь XV века, еще не воспрянувшую после долгого татарского ига. Ветряки на горизонте, кладбища по обочинам дорог... Деревни из рубленого леса.
Каков он был, этот инок из Андроникова монастыря? Все ли он сделал, что мог, что хотел, о чем думал?
И о чем думают в «Троице» его неземные юноши? Большая загадка кроется в этом...
Во дворе было свежо. В дом возвращаться не хотелось. Агафена Егоровна принесла шерстяную куртку и набросила мужу на плечи. Он сидел на скамейке, с лицом взволнованным, отрешенным. Она знала — в такие минуты Михаила Михайловича отвлекать нельзя. Он злился. И говорил:
— Ты вторглась в мой творческий процесс!
Между тем грек Костя уже около часа томился на кухне, терпеливо ожидая возможности переговорить с профессором. Наконец Сковородников спросил жену:
— Чего вздыхаешь?
— Тревожно, — призналась Агафена Егоровна.
— Я все больше убеждаюсь в том, что в жизни человеку всего отпущено поровну. И если он живет долгую жизнь, то непременно познает и славу, и радость, и позор, и горе. Так и хочется пойти и записать: счастливые, удачливые люди, не забывайте умереть вовремя.
