собственный вымысел, но сознаюсь, больше чем когда-нибудь, мне нужно быть около него.
Я вошел в спальню.
Адмирал лежал на диване. Нос выпятился и на тени особенно велик.
— Вы оправились?
— Так точно...
Даже руки не подал, она за бортом куртки, и так же по-наполеоновски сбита на лоб челка.
— Покороче, я нездоров...
Но я знаю, что он здоров и хочет поскорее избавиться от неприятного доклада. Намеренно докладываю безо всяких экивоков:
— После опроса следователя по особо важным делам преступники...
— Какие преступники? (Адмирал кричит и дергает под пледом ногой.)
— Комендант станции Омск и генерал Касаткин...
Быстрым движением плеча, подминая подушку:
— Дальше... (Голос хрипит, значит — раздражен.)
— Они указывают на своего сообщника — начштаверха генерала Лебедева...
Адмирал сбросил с себя плед, спустил с дивана ноги и, стараясь поймать туфли, ерзает ими по коврику:
— Передать дело другому следователю, а этого... (Отпихнул туфлю, опять лег и махнул рукой, словно на муху.)
Надо уйти. И только что я вышел за дверь, в спальне затопали необутые ноги и затрещал телефон.
История заминается. МООР действует вовсю. Чтобы отвлечь внимание любопытных, атаманом Красильниковым открыт заговор в покушении на адмирала. В офицерских кабаках неистовые пьянки и разговоры о жидах и немцах. Второй день не могу найти Ваню. Началась комедия выражения адмиралу поздравлений по поводу избавления и прочей ерунды. Заезжала Магдалина справиться, когда правитель может принять Уорда. Сперва мило болтала и сплетничала, потом выспрашивала о новостях фронта и обиняками подъезжала — не скажу ли чего-нибудь о слухах по поводу отозвания из Сибири английских войск. Кажется, чует, что мечты ее о поездке с полковником в Англию разлетаются... (Он не так глуп, а что касается женщин, то любая обкуренная трубка, прибавленная к его коллекции, заменит ему любовные ласки.) Магдалина со мной нежна, это меня устраивает.
Благополучной судьбой железнодорожных воров (генерал Касаткин на свободе) возмущен главнокомандующий фронтом Гайда. Экстренно примчался в Омск и требует суда и расстрела. Никто с такой помпой, даже атаман Красильников, не разъезжал по нашему городу. Гайда, — как говорят с восхищением офицеры, — всем насыпал. Улица перед домом верховного правителя заставлена автомобилями, биение моторов, треск подков (конвоиры осаживают коней)... на бегу, с рукой, прилипшей у козырька, докладывают друг другу по чину сопровождающие главнокомандующего. Еще на ходу, откинув автомобильную дверцу, выскакивает из машины адъютант, за ним рывком, опершись на соседа, седой генерал, — выпрямляется большая фигура Гайды. У него слетает фуражка — на широких плечах яйцом вытянулась голова, и на ветру скачут длинные патлы желтых волос... Он что-то говорит, — на выпяченной нижней челюсти сверкают золотые зубы.
Неистовая, с сипотой, команда по караулу, поместившемуся у парадного входа, — и Гайда как ветер врывается в приемную правителя...
Меня подмывает любопытство, и деревянным голосом я повторяю слова Колчака:
— Верховный правитель России приказали сообщить вашему высокопревосходительству, что оставление вами фронта в момент особо тяжелых операций по отводу наших войск в тыл он считает нарушением боевой дисциплины и приравнивает ваш поступок...
Гайда сильной рукой сжимает мой локоть. Я вижу, как на его нижней выпяченной губе пузырьками накапливается слюна, в горле его клокочет животный рык и вот-вот грянет мне прямо в ухо.
Невольно сам повышаю голос:
— ...приравнивает ваш поступок дезертирству...
Гайда отскакивает от меня, хочет что-то сказать седому генералу, но молча отбегает в угол и оттуда кричит:
— Я требую! Мы требуем! Я требую!
Скандал полный. При его имени Колчак зеленеет, ломает карандаши (этого с ним прежде не случалось)... Гайда обвиняется в большевизме, и у меня лежит приказ об его аресте, но он давно выехал из Омска.
В дежурке вертится корреспондент РТА — во всем заграничном, с вечным пером, но воняет от него так же скверно, как от жандарма Дудкина. Сегодня в газетах:
«В высшем командовании армии произошли некоторые перемещения. Начальник штаба верховного главнокомандующего генерального штаба генерал-майор Лебедев получает новое назначение. Главнокомандующий фронтом генерал-лейтенант Гайда получает отпуск и уезжает на восток для отдыха...
Главный начальник военных сообщений генерал-майор Касаткин увольняется от занимаемой должности.
Начальником штаба верховного главнокомандующего назначается генерал-лейтенант Дидерикс, с возложением на него временно исполнения обязанностей главнокомандующего Восточным фронтом».
В гранках, присланных нам «для сведения», вычеркнуто синим сообщение об отъезде генерала Дутова на ликвидацию забастовки Китайско-Восточной железной дороги. Берет тревога, — узнал, что Ваня там. Его мать — Прасковья Лутошина — после гибели мужа пристроилась в стрелочницы. Видел ее у будки на путях, когда ходил осматривать вагон верховного правителя. Петр арестован, сидит в комендантской казарме. Условия мне известны, — подвал без света, вода для умыванья и для питья из лужи со двора, куда выпускают арестантов за нуждой. Стойкость и простота в горе Прасковьи Лутошиной изумляют, она не окаменела, наоборот, — напрягла весь остаток сил, но замолчала, и если говорит, то слова ее тяжелы и холодны, как куски стали.
Каждый день по нескольку приказов и воззваний. Спешно привлечен к ставке правителя генерал Пепеляев, — слывет за оратора и демократа, красно и со слезой пишет. Бегает в военное министерство к машинисткам со своими сочинениями и напевает им фистулой романс Чайковского:
Наконец-то разродился:
«Граждане. Настал грозный час военных событий.
Большевистские деятели, во главе с Лениным, напрягают последние усилия и поставили все на карту, чтобы прорвать железное кольцо народных армий, окруживших Россию.
Красными использовано все, что можно. Они усиленно развили агитацию, разбрасывая миллионами листы с самыми льстивыми, гнусными обещаниями.
В армии у них введен суровый террор, и каждому комиссару дано право убивать солдат за малейший проступок.
В занимаемых ими местах они немедленно мобилизуют все мужское население, ставя его под ружье, забирают все припасы, лошадей, коров, хлеб.
В самой советской России страшный голод, грабежи, своеволие, убийства.
Отдельные отряды мадьяр, китайцев и латышей служат главной опорой большевиков как в тылу, так и на фронте.
