XIII». Осуждал он и своего покровителя, сделавшего в свое время так много для его карьеры. «Я никогда не совершу неразумного поступка, который сделал Примо де Ривера, и не выйду в отставку. Отсюда (из Эль Пардо. — С. П.) — прямо на кладбище»[292]. Франко и в эти тревожные для режима дни не терял присутствия духа: в этом были убеждены как его сподвижники, так и немногочисленные визитеры из внешнего мира. Он никогда не сомневался в своей исторической миссии, возложенной на него свыше. Но, будучи прагматиком, не чуждым известного цинизма, он действовал в духе пословицы, соответствующей русскому варианту: «На Бога надейся, но сам не плошай».
В своих интервью британским и американским корреспондентам он не уставал повторять, что фаланга не оказывает того влияния на политическую власть в Испании, как это представляется за рубежом. Он напоминал, что лишил фалангу контроля над прессой, передав его министерству просвещения, которое возглавлял католик Ибаньес Мартин и в котором влияние католической церкви было безгранично, что вместе с назначением А. Мартина Артахо министром иностранных дел и отставкой Арресе вносило существенные коррективы в составляющие внутреннего «баланса сил». Он даже дал указание молодым фалангистам выйти 1 октября 1945 г. на дефиле в честь девятой годовщины его пребывания у власти под государственными, а не фалангистскими знаменами.
Когда 9 февраля 1946 г. Генеральная Ассамблея ООН объявила «моральный бойкот» Испании, Франко с балкона муниципалитета в Сеговии бросил в толпу слова: «Если наша добрая воля не понята и мы не можем жить, глядя на внешний мир, мы будем жить, глядя внутрь». Воистину, еще раз подтвердилось сложившееся мнение, что Франко всегда полон был решимости защищать до самой смерти позиции, им завоеванные.
Какое содержание вкладывал каудильо в свои слова, Испания и весь мир с негодованием узнали несколькими днями позже: 20 февраля Мадрид официально объявил о казни Кристино Гарсиа и его девяти товарищей-коммунистов, осужденных на смерть несколькими неделями до этого. В мрачной атмосфере Испании тех дней казнь десяти коммунистов не была единичным эпизодом — в эти дни готовился процесс над 37 социалистами, в ожидании своей судьбы томились в тюрьмах члены двух групп «Фронта либертарного освобождения», созданных по решению НКТ и разгромленных в конце 1945 — начале 1946 гг. Но казнь Кристино Гарсиа, одного из руководителей маки на юге Франции, носила характер дерзкого вызова всем тем, кто надеялся на кардинальную смену режима в Испании.
Эта акция Франко дорого обошлась Испании. Ответные меры «внешнего мира» не заставили долго ждать.
Но Франко не поколебали ни закрытие границы правительством Франции 1 марта 1946 г., ни декларация правительств Великобритании, Франции и США, в которой говорилось: «Уход Франко должен произойти мирным путем, фаланга должна быть распущена и учреждено переходное или временное правительство, при котором испанский народ мог бы свободно решать, какой образ правления он желает, и выбрать своих лидеров»[293].
9 декабря 1946 г., когда в ООН начиналось обсуждение проекта резолюции, рекомендовавшей странам-членам ООН отозвать послов из Мадрида и впредь не принимать Испанию ни в ООН, ни в специализированные учреждения ООН, пока существует режим, Франко с балкона королевского дворца, обращаясь к тем, кто запрудил площадь Ориенте, осудил сам факт обсуждения резолюции как вмешательство во внутренние дела других наций. И он находил отклик — над толпой реяли плакаты: «Богатый или бедный, не забудь, что ты испанец».
Чувство горечи за унижение национального достоинства было отнюдь не единственной болевой точкой, воздействие на которую давало ожидаемый Франко эффект. Другой — было поддержание в населении страха перед возможностью возобновления гражданской войны.
Сульцбергер в заметке «Последнее фашистское государство» передает содержание беседы, состоявшейся 11 февраля 1946 г. в Мадриде с В. Батерворсом, поверенным в делах посольства Вашингтона, и с П. Бонсалом, первым секретарем. Согласно Бонсалу, «около 70 процентов населения — это те, кто потерпел поражение в гражданской войне и ждет смены правительства» [294]. То было время, когда в стране сохранились партизанские отряды, оставшиеся со времен гражданской войны и пополняемые беглецами, спасавшимися от репрессий. Эти островки сопротивления были повсюду — в Эстремадуре, Каталонии, Андалусии, Астурии-Леон, в Галисии, Леванте и Кастилии. Порой их положение было трагическим. Зачастую только передача подпольного радио «Эспанья Индепенденте» («Независимая Испания») связывала их. По словам ветерана Объединенной социалистической партии Каталонии Мигеля Нуньеса, только за предоставление крова для партизан или за попытку передать им еду людей бросали в тюрьмы на многие годы[295]. Обескровленная бесконечным кровопусканием непрекращавшегося правительственного террора, страна еще не стряхнула оцепенение, порожденное страшными последствиями поражения Республики.
Мартин Артахо в письме послу Испании в Лондоне в декабре 1945 г. признался, что его страшит не столько перспектива оказаться, если применять военную терминологию, «в международном котле», сколько «встреча у ворот Испании с призраком разбитого в 1939 г. врага»[296]. Чтобы этот призрак не приобрел плоть и кровь, перейдя границы Испании, было реорганизовано Главное управление безопасности. В декабре 1946 г. оно информировало, например, что в течение сентября-декабря «силами политико-социальной бригады раскрыты и дезактивированы подпольные группы в Барселоне», разделявшие платформу Коммунистической партии Испании, имевшие военную организацию, прежде всего из тех, кто в прошлом сражался в Республиканской армии. Опасность виделась и в повторении имевших место попыток вторжения через границу в конце 1944 г. в Пиренеях, в окрестностях Вал-д'Оран.
По сведениям службы информации Главного управления безопасности, в окрестностях Марселя в октябре 1946 г. наблюдалась активизация партизанских отрядов. Консул Испании во Франции сообщал из По 9 ноября того же года о Сантьяго Каррильо, основателе террористической организации «Сражающаяся молодежь», о подобных же группах, стоящих на платформе социалистов. И даже в марте 1950 г., когда партизанского движения уже практически не существовало (разрозненные очаги его сохранялись со времен гражданской войны), посланник Мадрида во Франции специально сообщил по телефону в министерство иностранных дел, что в Париже находятся генералы республиканской армии Листер и Модесто. Об этом его персонально поставило в известность министерство внутренних дел Франции. Но граница Испании была закрыта не только для проникновения извне, причем лиц с сугубо мирными намерениями, но и для выезда[297].
Разрешение на въезд и выезд из страны мог дать ни больше ни меньше как министр иностранных дел: об этом свидетельствуют многочисленные прошения на его имя, сохранившиеся доныне в архиве министерства. Эти прошения были подписаны коммерсантами, служащими Института национальной индустрии, священниками, реже — родственниками проживающих за границей испанцев.
20 февраля, в день, когда Мадрид объявил о казни Кристино Гарсиа, корреспондент «The New York Times» Сульцбергер удостоился приема в Эль-Пардо. Корреспондента, как он впоследствии писал, встретил невысокий плотный человек в аккуратной военной форме, с полным бледно-оливковым лицом и принужденной улыбкой. Это был Франко. Во время беседы его маленькие нервные руки все время находились в движении. Переводил барон де ла Торрес.
То, что произошло потом, была не беседа двух лиц, а монолог одного Франко. Франко сообщил Сульцбергеру, что, по его мнению, большинство испанцев предпочитает монархическую систему правления как более устойчивую, нежели республиканская, что он сам — монархист, и традиционная система правления в Испании — монархическая. Современная монархия, как он полагает, может подняться до методов президентского режима. Он пытался внушить зарубежному гостю, что существующее в Испании правительство можно рассматривать как переходное, прибавив при этом, что его «счастливейший день настанет тогда, когда ему не нужно будет тревожиться о будущем его страны». Время окончания этого периода он не определил.
Когда Сульцбергер завел речь о фаланге, Франко ответил, что многие иностранцы неправильно понимают роль фаланги, которая никогда не была политической партией, а просто отражает «дух нашего дела в гражданской войне», и основная идея фаланги — антикоммунизм. Он заверил Сульцбергера, что фалангистской милиции больше не существует, а остались лишь отряды типа бойскаутских. Неверным объявил он и представление, что спустя семь лет после окончания гражданской войны и почти год после мировой в Испании все еще остается полувоенное положение: суды и законы, по его словам,
