новый социальный класс». По мнению обозревателя, новый кабинет — это «результат революции сверху». К чему причастны и Соединенные Штаты: на протяжении последних двух месяцев перед столь радикальной сменой кабинета Вашингтон, хотя и неофициально, оказывал поддержку технократам из «Опус деи», которые сейчас доминируют в правительстве. Посол США в Мадриде Роберт Хилл много раз встречался с Карреро Бланко.
Датский обозреватель не без основания полагал, что Франко прислушивается больше к адмиралу Карреро Бланко и генералам, чем к дипломатам. Тем не менее возможной темой переговоров с Карреро Бланко могли стать и поиски нового министра иностранных дел, так как позиция Кастиэльи относительно военных баз не удовлетворяла Вашингтон.
«Новый сорокапятилетний министр иностранных дел — Лопес Браво, взгляды которого устремлены в будущее, а не в прошлое, как у старых политиков, которые не могут освободиться от теней гражданской войны. Лопес Браво — типичный технократ, очень энергичный и, как говорят те, кто его знал, обходительный и, что не менее интересно, — продукт среднего класса, обеспеченного и влиятельного, реально не существовавшего на протяжении тридцати лет в Испании, где были лишь очень богатые или бедные. Член «Опус деи» Лопес Браво, вне всякого сомнения, — стопроцентный «европеец» и в то же время у него очень хорошие отношения с Соединенными Штатами, которые он только за этот год посетил дважды. Во всяком случае, участие Браво в испанском правительстве — это проявление современного нового духа, заявленного новым испанским социумом»[506].
В том же духе высказался и корреспондент «Le Soir» от 31 октября 1969 г. Его статью «Генерал Франко поставил у власти технократов» переслало посольство Испании в Бельгии: «Новое правительство, которое знаменует победу «Опус деи» над фалангой, поведет Мадрид по дороге атлантизма»[507].
Франко, которому несколько раз в неделю докладывали о наиболее значимых статьях в зарубежной прессе, был удовлетворен.
Часть VII
Сумерки жизни. Семья
В конце сентября 1970 г. Ричард Никсон, возвращаясь из Белграда после встречи с Иосипом Броз Тито, нанес визит Мадриду. Его, как и Эйзенхауэра одиннадцатью годами раньше, на всем протяжении пути от аэродрома Баррахас до стен посольства США приветствовали восторженные толпы. Но Франко, сидевший в открытой машине вместе с Никсоном, уже был не тот, по крайней мере, физически: он выглядел усталым и даже подремывал. Г. Киссинджер, сопровождавший Никсона, пришел к выводу, что Испания Франко — на пороге перемен. Но до радикальных перемен еще было далеко.
В феврале 1971 г. Верной Уолтер, заместитель директора ЦРУ, посетил Мадрид. Уолтер был принят Франко, которого он нашел «старым и слабым, левая рука дрожала с такой силой, что он сдерживал ее другой рукой». Следуя указаниям Никсона, Уолтер в нарушение дипломатического этикета задал Франко прямой вопрос: «Что будет с Испанией после его смерти?» и получил столь же прямой ответ: «наследование трона Хуаном Карлосом пройдет спокойно, без нарушения общественного порядка» и «армия никогда не позволит, чтобы контроль над ситуацией выскользнул из ее рук». И на этот раз диктатор оказался провидцем. Его регрессирующее физическое состояние отнюдь не свидетельствовало о помутнении рассудка, как это нередко бывает с людьми пожилыми. На Уолтера произвело впечатление, что Франко со спокойствием, отстраненно говорил о переходе после его собственной смерти [508]. По воспоминаниям его близких, он, однако, был убежден, что у него еще есть время.
Его личный врач Хиль настаивал на строгом соблюдении режима, с чем Франко соглашался с большим трудом, постоянно цорча на своего «мучителя». Большое огорчение ему доставлял его вес, превышавший 90 кг, — и это, несмотря на диету, игру в теннис почти до 70 лет, а в гольф — до последних лет жизни, каждодневные прогулки верхом в окрестностях Эль Пардо. Он все острее чувствовал одиночество — Муньоса Гранде и Беги уже не было в мире живых. В эти дни, омраченные состоянием его здоровья, неизменную поддержку ему оказывала семья, хотя не все ее члены обладали равным влиянием на Франко, а иных он вообще вычеркнул из своей жизни.
Младшего брата давно уже не было в живых.
Жаркий июль 1936 г. застал Рамона Франко на дипломатическом посту в Вашингтоне. Получив известие о начале гражданской войны, он вернулся в Испанию, чтобы стать пилотом гидросамолета в рядах мятежников. 28 октября 1938 г. его самолет потерпел аварию, упав в Средиземное море.
Франко не любил вспоминать о младшем брате, но много лет спустя, обмениваясь впечатлениями со своим двоюродным братом в связи с арестом членов Коммунистической партии Испании 2 мая 1964 г., среди которых был и сын министра авиации X. Лакалье Ларрата, инженер по профессии, Франко заметил: «Это случается во многих семьях, когда дети, сбившись с пути, игнорируют своих родителей. И мой брат Рамон — один из таких… Его деятельность для моей матери и для меня была в высшей степени огорчительна, но в этом нет нашей вины»[509].
В 1942 г. умер отец Франко. Тело оставили в Эль Пардо, но Франко отказался бросить последний взгляд на него. Он не вышел из дворца и не участвовал в официальных церемониях. И даже телеграммы Гитлера и Муссолини с выражением соболезнования по поводу утраты не побудили его участвовать в похоронной процессии: он не прощал отцу его убеждений при жизни, не простил их и после его смерти.
Николас неизменно сохранял привязанность и покровительство своего холодного, сдержанного брата. В отличие от его единственной сестры — Пилар, которая была на два года моложе диктатора. Вдова, оставшаяся после гибели в гражданскую войну мужа, инженера Хариса, с десятью детьми, она никогда не просила помощи у своего брата. В книге «Мы, Франко», увидевшей свет в 1980 г., она вспоминала, что в те первые послевоенные годы она получала всего 190 песет пенсии, «поэтому необходимо было начинать работать, чтобы иметь возможность воспитывать моих детей. Ясно, что многие люди мне помогали. Но не генералиссимус. Никогда Эль Пардо». Она, как подчеркивает Хесус Прадо, не была желанна в Эль Пардо, была вне узкосемейного мирка, возможно, по вине сеньоры Кармен. Тем не менее она испытывала к брату неизменно теплые чувства, подчеркивая его бескорыстие и скромность в расходах: «Он никогда не допускал, чтобы его одежда оплачивалась за счет государства. Он лично платил за все, вплоть до своего нижнего белья»[510].
По-видимому, Франко испытывал к ней также теплые чувства, во всяком случае, в конце жизни. «Незадолго до смерти, — вспоминала донья Пилар, — Пако мне не сказал ничего. Он обнял меня и смотрел на меня глазами, полными слез». Единственная ее просьба — после смерти брата она попросила у его семейства пару его рисунков (Франко с детства любил рисовать. —
Франко Салгадо Араухо, Пакон, с уверенностью писал, «что Кармен Поло была единственным лицом, обладавшим подлинным влиянием на генерала»[512]. Не без ее влияния в соперничестве между Николасом, старшим братом Франко, и Р. Серрано Суньером, мужем ее сестры Зиты, победу в первые послевоенные годы одержал последний. Он стал министром внутренних дел 30 января 1938 г. в первом правительственном кабинете, а в канун свидания в Эндае в октябре 1940 г. стал министром иностранных дел.
И все же нельзя оставлять без внимания и суждение дочери Франко, тоже Кармен, или, как ее звал отец, На-нуки: «Мой отец никогда не был феминистом. Он боялся, что моя мать и я «влезем в политику»»[513]. И она, как показали решения Франко в последние годы его жизни, оказалась права.
В январе 1970 г. в интервью корреспонденту «The New York Times» Рихарду Эдеру Хуан Карлос заявил, что хотел бы править как «король всех испанцев», не только тех, кто поддерживал режим до сих
