сказал:
— Ты молодец. Ничего не скажешь. Разыграл здорово!
Дня через два я снова захожу в нашу гардеробную и, видя трех учеников, улыбаясь, говорю:
— Папа вас кличет.
Не успел рот закрыть, а их уж нет. Тут я перепугался. Карандаш-то их вовсе и не звал. На этот раз от Карандаша попало мне, правда, не так сильно, как ученикам, но все же»…
День 9621-й. 29 апреля 1949 года. Судьбоносный конфликт
Накануне майских праздников 1949 года Романов во время «пятиминутки» о чем-то заспорил с Карандашом. Кончилось это тем, что Михаил Николаевич разозлился и в резкой форме сказал Борису, что тот плохой артист и он легко найдет ему замену: ученики, слава богу, есть. Романов обиделся и ушел. А Карандаш решил свою угрозу привести в исполнение и велел Шуйдину готовиться на замену Романову в «Автокомбинате». Шуйдин, как человек чрезвычайно порядочный, был очень смущен ситуацией, не знал, что ему делать — соглашаться или нет. Но Романов посоветовал ему не отказываться от этой работы, чтобы не портить отношения с Карандашом. Тем более что и Романов, и Никулин буквально на днях должны были расстаться с мастером.
Так, в майские праздники 1949 года на манеже Харьковского цирка Никулин впервые работал с Михаилом Шуйдиным. Перед выходом на манеж тот очень волновался — руки у него дрожали и он все время, бормоча, повторял текст. Дебют Шуйдина прошел успешно. Небольшого роста, толстенький, изображавший в «Автокомбинате» важного директора, Шуйдин вызывал у публики улыбку, а порой даже смех. «А Шуйдин-то ничего, сочный» — так оценил его дебют Карандаш.
Через два дня закончились гастроли в Харькове, и группа возвратилась в Московский цирк на Цветном, где через три недели Карандаш должен был начать работу. Эти три недели и стали решающими в судьбе клоуна Юрия Никулина. Видимо, Карандаш опытным глазом профессионала заметил, что Никулин с Шуйдиным хорошо сочетаются на манеже, и решил их объединить. Ему понадобилась неделя для того, чтобы уговорить Никулина остаться в группе. Среди многочисленных доводов, которые приводил Михаил Николаевич, были обещания помочь в скорейшем повышении зарплаты, в подготовке самостоятельного репертуара, заманчивые гастрольные поездки… Никулин слушал Карандаша, а сам думал о Борисе Романове. Он же не только партнер по манежу, но и друг…
Внутренне Юра уже принял решение остаться у Карандаша. Но надо было поговорить начистоту с Борисом, и Юра всячески оттягивал этот разговор, ощущая себя предателем. Наконец их разговор состоялся. Из воспоминаний Юрия Никулина: «К великому моему облегчению, Борис выслушал всё спокойно и сказал:
— Ты не переживай. Тебе виднее, с кем работать, Шуйдин так Шуйдин. А я найду себе другого партнера. Тебе же от души желаю успеха. Только помяни мое слово, недолго ты у Карандаша продержишься.
Так, вместе с Михаилом Шуйдиным я остался у Карандаша и не потерял Бориса Романова как друга, наши отношения продолжались потом долгие годы».
В цирке нередко бывает так, что клоуны сходятся и расходятся, не находя общего языка ни в творчестве, ни в жизни. Никулин и Шуйдин срослись в настоящую пару. Никулина так же трудно представить на арене без Шуйдина, как и Шуйдина — без Никулина. Они умели понимать друг друга с полуслова, и любой из них тут же мог подхватить импровизацию, начатую партнером. Пара Никулин — Шуйдин стала неповторимой. Но не сразу. А пока…
А пока Никулин с Шуйдиным сразу же получили от Карандаша важное задание: придумать, подобрать себе псевдонимы, потому что «вы же понимаете, 'Никулин и Шуйдин' для цирка совсем не подходит, не звучит». Звучат Макс и Мориц, Фриц и Франц, Бим и Бом… Сам Михаил Николаевич мгновенно выходил из себя, если кто-нибудь в цирке обращался к нему:
«Товарищ Румянцев…» — он тут же кричал: «Я Карандаш! Запомните, Карандаш! Румянцев — это для домоуправления».
Пока ребята думали, перебирали разные имена и прозвища, кто-то рассказал им об аналогичном случае, происшедшем с музыкальными эксцентриками Ивановым и Гавриловым. В одном из городов они работали с Карандашом, и им он тоже сказал, что Иванов и Гаврилов для цирка не подходят, что «у эксцентриков и имена должны звучать эксцентрично», поэтому им срочно надо придумать себе псевдонимы. Иванов и Гаврилов отмахивались, тянули. Но как-то, придя в цирк, они увидели, как художник рисует огромный рекламный стенд с перечнем номеров программы и напротив их номера пишет не фамилии Иванов и Гаврилов, а «Музыкальные эксцентрики Шизя и Френик». Оказалось, так распорядился Карандаш. Артисты, увидев это, «забегали» и сразу же придумали себе сценический псевдоним Кисель и Клюква, под которым работали потом долгие годы.
Никулин и Шуйдин придумали более сотни вариантов разных псевдонимов. Карандаш всю сотню забраковал, и тогда молодые артисты решили обойтись совсем без псевдонимов. Да, в старом цирке такая традиция существовала, многие артисты брали себе псевдонимы из-за неблагозвучности своих собственных фамилий: борец Жеребцов выступал как Верден, настоящая фамилия инспектора манежа Буше была Гнусов… Но ведь знаменитые советские клоуны Берман, Боровиков, Вяткин, Лазаренко, Мусин выступали под своими фамилиями. Так же решили работать дальше и Никулин с Шуйдиным.
В Московском цирке Юре и Мише отвели крохотную комнатку без окна, как раз напротив гардеробной Михаила Николаевича. Жизнь потекла по строгому графику: в десять часов утра в цирке появлялся Карандаш, ведя на поводке двух своих черных скотчтерьеров Кляксу и Пушка, которых он после вечернего представления всегда забирал домой. Через пять минут Никулин и Шуйдин заходили к нему в гардеробную и получали план работы на день: чем предстоит заниматься, что надо отрепетировать, какой нужно подготовить реквизит. Получив этот план, они сразу же принимались за дела.
Карандаш оказался человеком чрезвычайно сложным и противоречивым. Например, профессиональная ревность. Нельзя сказать, чтобы Карандаш совсем не терпел успеха других клоунов. Нет, клоуны, выступавшие в амплуа Рыжего и Белого, его не беспокоили. Но Карандаш не терпел тех, кто так же, как и он сам, выступал в жанре коверного, и к успеху этих артистов относился очень ревниво, а уж к успеху своих учеников, к каким-то удачным их придумкам — и говорить не приходится, насколько раздраженно. Например, как-то днем произошло следующее: представьте, в цирке тихо и пусто, но вдруг в конюшне раздаются взрывы хохота. Карандаш, услышав это, вышел из своей гардеробной и осторожно подошел посмотреть, что происходит. Оказалось, смеются конюхи и униформисты, глядя, как Юра Никулин, стоя на одной ноге, ручной пилой «отпиливает»… свою же ногу! Нога лежала на козлах, а он деловито пилил, закусив губу «от боли», вскрикивая при каждом движении пилы, из-под которой сыпались опилки (от заранее подложенной дощечки). Шутка была дурацкая, но все очень веселились. Некоторое время Карандаш тихо смотрел на происходящее, но, раскусив соль трюка, сразу закричал:
— Вон из конюшни! Набрал ученичков! Вам только униформу и смешить… Идите читать систему Станиславского и штудировать мои лекции! Лоботряс!
А через несколько дней Юра заметил, как его учитель украдкой, приладив ногу к ящику, сам пытается ее «отпилить»… Увидев Никулина, Карандаш попытался было быстро спрятать пилу за спину, но у него не получилось, и он опять раскричался: «Что, шпионите?! Пора выгуливать собак, чистить ковер! Не станет тот артистом, кто не был униформистом!»
Но бывало и наоборот: успехом ученика Карандаш начинал гордиться. Например, Шуйдин заметно вырос в его глазах после одного случая, произошедшего в цирке. Ассистент знаменитого иллюзиониста Эмиля Теодоровича Кио, готовя реквизит к представлению, случайно уронил трюковую шкатулку. Она разбилась вдребезги, разлетелась на мелкие кусочки. Кио, увидев, что случилось, пришел в отчаяние, так как фокус, который он показывал с этой шкатулкой, был как бы предисловием к трюку с другой, уже большой шкатулкой. До спектакля оставалось несколько часов. Что делать? Из воспоминаний Юрия Никулина:
