интересах армии и не допускает ничего, что могло бы поссорить руководство страны с вооруженными силами. Пренебрежение к армии всегда чревато для правительства крупными неприятностями. Легкомысленное отношение к нуждам армии, содержание ее в «черном теле», неуважение к воинской службе, низкий престиж военных не раз приводили к тому, что армия либо сама свергала правительство, либо содействовала в этом оппозиционным силам, либо просто оставалась нейтральной и позволяла свергнуть правительство тем, кто этого хотел. Последний пример такого рода мы имели возможность недавно наблюдать в Румынии, где диктаторский режим Чаушеску, холя и лелея избранные подразделения служб безопасности, превратил солдат армии в бесплатных строителей и сельскохозяйственных батраков. В данном случае оппозиционным силам не было даже никакой необходимости разлагать армию: она вряд ли могла служить надежной опорой режима, что и выяснилось в решающий момент.
В странах, где смена власти происходит мирным, законным путем и где переход власти в руки оппозиции не означает развала и разгрома государства, оппозиция никогда не пытается разлагать армию или переманивать ее на свою сторону, потому что не рассматривает свой приход к власти как сокрушение данного государственного устройства, и вправе рассчитывать на такую же поддержку армии, как и всякое другое правительство, действующее в рамках этого государственного устройства и оберегающее суверенитет и территориальную целостность государства. Собственно, и вопроса такого возникнуть не может. Никому не приходит в голову рассуждать о том, как поведет себя армия в случае победы на выборах демократов или республиканцев в США либо, скажем, ХДС или СДПГ в Германии, потому что любая из этих партий в равной мере и прежде всего будет заботиться о национальных интересах страны.
Другое дело, когда оппозиция имеет своей целью принципиальное изменение формы государственного строя и собирается (или допускает) осуществить это насильственным путем. Классический пример такого рода дает нам история нашей страны 70-летней давности.
С одной стороны, налицо была двусмысленность позиции Временного правительства по отношению к смертельно уставшей русской армии. Как вспоминал генерал М. Д. Бонч-Бруевич, Керенский, «одной рукой побуждая офицерство агитировать в пользу верности союзникам, другой охотно указывал на «военщину» как на главных виновников затяжки кровопролития… понятно, к чему это приводило». В докладах о состоянии армии постоянно встречаются слова о том, что «положение офицеров чрезвычайно тяжелое. Офицеры подвергаются глумлению, постоянно живут под угрозой смерти».
С другой стороны — агитационная работа большевиков. Они, как известно, шли к власти во имя мировой революции, превращения войны с Германией в войну гражданскую, и русская армия им была не нужна ни в каком виде, а представлялась лишь объектом слома. Армия — это прежде всего ее офицерский корпус, и закономерно, что именно он стал объектом нападок, поскольку с потерей возможности для офицеров осуществлять командование армия прекращает свое существование.
В сводке сведений о настроении в действующей армии от 14 июля 1917 г. сообщалось: «В донесениях всех высших начальников указывается на крайне тяжелое положение в армии офицеров, их самоотверженную работу, протекающую в невыносимых условиях, в стремлении поднять дух солдат внести успокоение в ряды разлагающихся частей и сплотить вокруг себя всех, оставшихся верными долгу перед родиной. Подчеркнута явная агитация провокаторов-провокаторов-большевиковнатравливающая солдат на офицеров. Вражда часто принимает открытый характер, выливаясь в насилия над офицерами… Развращенные большевистской пропагандой, охваченные шкурными интересами, части явили невиданную картину предательства и измены родине. Дивизии 11-й и частью 7-й армии бежали под давлением в пять раз слабейшего противника, сдаваясь в плен ротами и полками, оказывая полное неповиновение офицерам. Зарегистрированы случаи самосудов над офицерами и самоубийств офицеров, дошедших до полного отчаяния».
Разумеется, классовым подходом в этом анализе, как говорится, и не пахнет. Однако для нас сейчас важно не то, кто и против кого выступал, а как и с какой целью.
Атмосферу в частях хорошо характеризует одна из телеграмм, полученных в штабе дивизии из 61-го Сибирского полка: «Мне и офицерам остается только спасаться, т. к. приехал из Петрограда солдат 5-й роты, ленинец. В 16 часов будет митинг. Уже решено меня, Морозко и Егорова повесить. Офицеров разделить и разделаться. Я еду в Лошаны. Без решительных мер ничего не будет. Много лучших солдат и офицеров уже бежало. Полковник Травников».
Осенью положение офицеров и отношение к ним еще более ухудшилось. Для иллюстрации того, как они чувствовали себя, стоит привести хотя бы рапорт от 28 сентября командира 60-го пехотного Замосцкого полка М. Г. Дроздовского начальнику 15-й пехотной дивизии: «Главное считаю долгом доложить, что силы офицеров в этой борьбе убывают, энергия падает и развивается апатия и безразличие. Лучший элемент офицерства, горячо принимающий к сердцу судьбы армии и родины, издерган вконец; с трудом удается поддерживать в них гаснущую энергию, но скоро и я уже не найду больше слов ободрения этим людям, не встречающим сверху никакой поддержки. Несколько лучших офицеров обращались ко мне с просьбой о переходе в союзные армии. Позавчера на служебном докладе о положении дел в команде закаленный в боях, хладнокровнейший в тяжелейших обстоятельствах офицер говорил со мной прерывающимся от слез голосом — нервы не выдерживают создающейся обстановки. Я убедительно прошу Ваше превосходительство довести до сведения высшего начальства и Временного правительства, что строевые офицеры не из железа, а обстановка, в которой они сейчас находятся, есть ни что иное, как издевательство над ними сверху и снизу, которое бесследно до конца проходить не может. Если подобный доклад приходится делать мне, командиру полка одной из наиболее дисциплинированных, в наибольшем порядке находящейся дивизии, то что же делается в остальной русской армии?»
Ситуация была одинаковой на всех фронтах. Начальник штаба Юго-Западного фронта H. Н. Стогов (20.Х): «Отношение к офицерам, за исключением немногих частей, враждебное и подозрительное. Они постоянно подвергаются унижениям и оскорблениям, причем терпеливое перенесение обид офицерами и жертвы самолюбием еще больше раздражают солдат. Постоянно слышатся угрозы убийством, отмечены попытки избиения офицеров»; генерал-квартирмейстер Северного фронта В. Л. Барановский (27.Х): «Положение офицеров невыносимо тяжело по-прежнему. Атмосфера недоверия, вражды, в которых приходится служить при ежеминутной возможности нарваться на незаслуженное оскорбление при отсутствии всякой возможности на него реагировать, отзывается на нравственных силах армии тяжелее, чем самые упорные бои и болезни».
После Октябрьской революции (примерно через месяц), как известно, были упразднены и знаки различия, а декретом от 16.XII предусматривалось выборное начало в армии. О впечатлении, произведенном этими декретами на офицерство, М. Д. Бонч-Бруевич писал так: «Человеку, одолевшему хотя бы азы военной науки, казалось ясным, что армия не может существовать *без авторитетных командиров, пользующихся нужной властью и несменяемых снизу… генералы и офицеры, да и сам я, несмотря на свой сознательный и добровольный переход на сторону большевиков, были совершенно подавлены. Не проходило и дня без неизбежных эксцессов и перехлестываний. Заслуженные кровью погоны, с которыми не хотели расстаться иные боевые офицеры, не раз являлись поводом для солдатских самосудов». «Я наивно полагал, — продолжает Бонч-Бруевич, — что с приходом к власти отношение Ленина к армии должно коренным образом измениться. Хорошо, — по-детски рассуждал я, — пока большевистская партия не была у власти, ей был прямой смысл всячески ослаблять значение враждебного большевизму командования и высвобождать из-под его влияния солдатские массы. Но положение изменилось, большевики уже не в оппозиции, а в правительстве. Следовательно, — заключал я, — они не меньше меня заинтересованы в сохранении армии, в том, наконец, чтобы сдержать германские полчища и сохранить территории страны. Партия и Ленин, однако, действовали совсем не так, как мне этого хотелось».
Как видим, даже для тех, кто перешел на сторону большевиков, не будучи идейно с ними связан, положение представлялось трагическим. Они считали большевиков просто одной из многих партий, недооценивая качественное отличие их идеологии от всякой другой. Идея мировой революции представлялась им слишком невероятной, чтобы они могли поверить в то, что какая-либо партия может руководствоваться ею в качестве главной цели взятия власти в России. Что же говорить о тех, кто не склонен был к такому переходу?
Зимой 1917/18 г. армия окончательно развалилась, и в тыл потянулись эшелоны покинувших фронт солдат, сопровождая свое продвижение беспорядками и грабежами. Множество офицеров — и оставшихся на фронте, и пробиравшихся к своим семьям — погибли в эти месяцы. Даже В. Шкловский (бывший в свое
