Поразительно у Розанова это — «не по-русски» провожать на воину отборные части русского воинства и не постигнуть при этом жертвенного подвижничества русского солдата и его места в отечественной истории, не почувствовать: не на «возрождение России» их посылают, а на погибель. Никогда уже преображенцам и семеновцам, создавшим этот прекрасный на земле город, не вернуться домой. Никто из них, этих салонных философов конца века, не любил Россию. Все они, как и Блок, любили не Россию, а тему России. А тему любили до обожания, экзальтации и видения. Но дело России (как понимают англичане «дело Британии») и тема России трагически разошлись уже на вечерах славянофилов. Народ остался сиротой без учителей и без иного пути. А дух отвлеченности и темы, бесплодный, окаянный дух, ослепил и увел самых чистых.
Теперь передо мной шли лучшие сыны «дела России», но с той поры брошенные на произвол судьбы всеми учителями. Новые поводыри у них отняли даже отвлеченную «тему России» и заменили ее на пролетарскую всемирность, которую социалисты-атеисты позаимствовали у Достоевского и Вл. Соловьева. Всемирность, размазанность, безграничность — другое название смерти и безбожия. Бог — это мера. Самоограничение рождает монаха, мастера и солдата. Без самоограничения нет ни культуры, ни личности, ни державы. Где нет границ, там нет державы. Главное дело сатаны размывать, разрушать и стирать границы. Граница, как мера, быть может, самая главная философская категория на земле.
Сейчас Россия стала перед новым тысячелетием. Уже и глава государства, и Съезд допускают многопартийность. Можете ли вы представить, чтобы командир полка был в одной партии, его заместитель — в другой, а начальник штаба — в третьей партии. Такая неразбериха невообразима даже для нашего видавшего виды Отечества. Легче всех, думал я, стоя у обочины, перестроиться в стране вот этим офицерам. Они всегда были однопартийны. Со времени юной языческой России они поклонялись одной религии — верности своему народу.
Патриотизм — религия русских офицеров.
Она-то и спасла, и пронесла армию через века. Когда Русь была языческой, они вот так же шли в поход нехожеными путями и выставили из своих рядов великого Святослава. Тысячу лет христианской России они были опорой, надеждой и совестью.
Семьдесят лет атеистической России офицеры сберегали, заслоняли и спасали Державу.
Это воинство — плоть от плоти народа.
«Воинским делом, — скажет великий Петр, — Россия вышла от тьмы к свету».
С. Боткин — хирург, видевший наших воинов не на параде, не в застолье или на плацу, а среди ран, стонов, кровавых бинтов в полевом госпитале, где уже нет ни позы, ни «темы России», а одно последнее предстояние, так вот Боткин напишет в письме от 1 августа 1877 года: «Солдаты наши, офицеры — святые люди…»
Критиковать начальство — любимое занятие дураков. Теперь, когда мы предались этому любимому отечественному наркотику и вызываем своим самоосквернением брезгливость даже у Запада, наши скромные офицеры сумели пронять даже чемпиона по само-осквернению — программу «Взгляд». Когда «телевики» увидели жизнь офицеров дальней авиации, их скученный, бедный быт и полет над просторами океана, полный риска, и когда те же офицеры прошли перед ними полк за полком с песнями, даже представитель «Взгляда», что делает ему честь и за что прощаются многие грехи их программы, в изумлении обронил:
— Это святые люди!..
Колонна молчаливых летчиков пробудила в памяти воспоминание об их предтечах.
Память есть наиболее совершенное воплощение верности.
Кому же наследуют эти офицерские батальоны. Откуда и где их истоки? Пойдем туда же, откуда вышли эти колонны, и продолжим литургию верных.
В 1988 году погиб один офицер в стране. В 1989 году пало уже 59 офицеров. Погибли без Карабаха, Ферганы и Чернобыля. Пали в любимой России от рук соотечественников. Это впервые после войны.
Нет конца жертвенному пути русского воинства — этому скромному, забытому всеми, единственному священству, пережившему все религии, классы, формации, священству державы. Гегель тему и дело слил воедино, когда гениально подытожил:
— Государство есть шествие бога в миру.
«Россия — наш монастырь», — говорил Гоголь. Вспомните даже по школьным учебникам: сколько тысяч и миллионов пали на рубежах этого храма-державы, на его полях и за него же на чужбине и сколько умерло за любовь, за наживу, за потребление, — и вы поймете, что единственное, что осталось нам в наследство после разрушенных церквей, отравленных почвы и воды, после несчастных интердевочек, после того, как мы дошли до вырождения и создали «молодежную тему» и «женскую тему», то есть стали различать друг друга по возрасту и полу, когда миллионы детей умирают от абортов в святом материнском лоне. Что же у нас осталось? Только освященная жертвами миллионов держава — наша надежда, наше святое наследие.
Эти строки пишутся во флагманской каюте крейсера «Аврора», что стоит у невской гранитной стенки перед окнами одного из самых красивых зданий России — Нахимовского училища. Самого красивого, если иметь в виду гражданское строительство с функциональной задачей. Крейсер «Аврора» бесконечно дорог не только потому, что он холостым выстрелом возвестил рождение новой эпохи. Он — единственный уцелевший участник Цусимского боя.
Это корабль-храм, корабль-символ.
Крейсер, дравшийся в русско-японской войне, в первой мировой и Великой Отечественной, корабль- воин, дорог нам как символ единства русской истории и судьбы. Такой корабль должен стоять столько же, сколько Россия, и не где-нибудь, а перед взорами кадетов из Нахимовского училища.
Не за смуту и бунт гордится воинством народ, а за заступничество и спасение. В этой же каюте жил Колчак, когда командовал соединением кораблей. «Аврора» найдет свое место при любой будущности России. Этот крейсер перекинул мост от ботика Петра к авианосным крейсерам нашего флота, к кораблям, которые зримо показали единство морского и воздушного флотов.
Раньше считалось, что государю приличествуют два занятия — военное дело и зодчество. Он как бы призван защищать и созидать. Я бы к царским занятиям отнес и работу по отбору породы в животноводстве, и особенно чистокровных лошадей. Теперь, уже сорок пять лет после войны, ни один глава не занимается ни воинством, ни зодчеством, ни породой. Хрущев начал уничтожать и первое, и второе, и третье. Так мы с этой инерцией и сползаем…
Великие события происходят в стране, и о них не знают ни народ, ни глава державы, ни парламент. Построим БАМ — и не сможем вспомнить, зачем строили. Создадим океанический флот — и не будем знать, кроме моряков, смысла и назначения его. Создали авиацию дальнего действия — и не можем найти концепцию ее применения. А все потому, что мы стали заложниками полуграмотных аппаратных советников с учеными званиями академиков. Причем прорабы-академики не могут осмыслить те вещи, которые относятся к основополагающим понятиям Державы.
Петр создал новую армию, доказал Европе и завещал нам, что для мировой державы государство — это флот.
Американцы и сегодня исповедуют эту же доктрину. Четыреста лет она делала Англию великой страной.
Девиз народного любимца Чкалова «Если быть, то быть первым» верен и для страны в целом.
На здании Адмиралтейства при входе вас встречает бронзовая, начищенная до блеска доска с надписью: «Старший морской начальник». С недавних пор командует Ленинградской военно-морской базой вице-адмирал Валентин Егорович Селиванов, для которого чкаловский девиз с юности стал символом веры на службе Отечеству. Создатель нашего океанского флота С. Г. Горшков называл Селиванова «самым плавающим адмиралом». Это он командовал соединением наших кораблей при встрече на Мальте М. С. Горбачева с Бушем и получил благодарность последнего за решимость и благородство при оказании помощи американским морякам.
Селиванов рассказал об одном из самых великих событий в истории отечественного флота со времен Петра Великого, событии, о котором не знал тогда и не знает сейчас ни один член правительства, которое не отметила ни одна газета, ни одна книга. До революции даже действия канонерских шлюпок отмечались в анналах, подробно освещались историографами флота и оставлялись потомству в кожаных переплетах с
