вздохом сказал:
— Но мы же не можем целых десять дней сидеть без денег.
— Разумеется, нет! И о чем только думает этот малый? В финансовом отношении мы на полной мели.
— Если б можно было как-то ему объяснить, что в силу сложившихся обстоятельств время для нас имеет первостепенное значение…
— Да, да, вот именно… и если бы он мог приехать не откладывая, немедля, это бы нас очень выручило, и мы бы… мы бы…
— Мы бы… мы…
— Словом, мы были бы ему весьма признательны…
— Совершенно верно… и были бы счастливы отплатить услугой за услугу.
— Конечно… Вот на этом-то мы его и поймаем. Короче говоря, если он человек, если у него еще сохранились человеческие чувства, такие, скажем, как отзывчивость и тому подобное, он будет здесь через двадцать четыре часа. Давай перо и бумагу, и не медля — за дело!
Общими усилиями они составили двадцать два разных объявления, но ни одно не было признано удовлетворительным. И главным затруднением была срочность вызова. Тут два друга немало поломали себе голову: если очень упирать на это обстоятельство, Пит может заподозрить что-то неладное; если же составить объявление так, чтобы оно не вызывало подозрений, текст получался серый и бессмысленный. В конце концов полковник не выдержал и отказался от дальнейших попыток.
— Мой литературный опыт подсказывает мне, — заметил он, — что самое трудное — это скрыть свои намерения, когда ты действительно
Затем и Хокинс отказался от дальнейших попыток, и друзья решили, что надо собраться с силами и так или иначе переждать эти десять дней. Тут перед ними вдруг блеснул луч надежды: поскольку у них есть теперь на что рассчитывать, они, пожалуй, могут призанять денег под будущее вознаграждение, — во всяком случае, такую сумму, которая позволит им протянуть эти десять дней; тем временем полковник усовершенствует свой рецепт материализации, и тогда — навеки прощай бедность!
На следующий день, — а было это десятого мая, — в мире произошли, между прочим, два таких события: останки благородных арканзасских близнецов отбыли из Америки в Англию, в адрес лорда Россмора, а сын лорда Россмора — Кэркадбрайт Ллановер Марджори-бэнкс Селлерс, виконт Беркли отплыл из Ливерпуля в Америку, чтобы передать права на графский титул из рук в руки законному пэру Малберри Селлерсу, что проживает в Россморовских Башнях, в Колумбийском округе Соединенных Штатов Америки.
Корабли с этими двумя солидными грузами встретятся и разойдутся посредине Атлантического океана пять дней спустя и даже не обменяются приветственными сигналами.
В положенное время близнецы прибыли на английскую землю и были доставлены своему знатному родственнику. Не будем даже пытаться описать ярость, которая обуяла почтенного джентльмена, — из этой попытки все равно ничего не выйдет. Однако когда гнев графа поутих и он вновь обрел способность рассуждать, он посмотрел на дело несколько иными глазами и решил, что у близнецов есть некоторое моральное право претендовать на его внимание, хоть и нет никаких законных прав, — все-таки они одной с ним крови, и неудобно отнестись к ним просто как к праху. Итак, он похоронил близнецов с положенными почестями и церемонией в усыпальнице чолмонделеевской церкви, рядом с их знатными родственниками, и даже сам возглавил траурную процессию. Но этим дело и ограничилось — гербов он не вывесил.
А тем временем наши друзья в Вашингтоне переживали бесконечно тягостные и томительные дни: они тщетно ждали ответа от Пита и на чем свет стоит кляли его гибельную для них медлительность. Тогда как Салли Селлерс, которая была столь же практична и демократична, сколь леди Гвендолен Селлерс была романтична и аристократична, вела необычайно увлекательную и деятельную жизнь, используя все возможности, какие предоставляло ей ее двоякое положение. Весь день напролет в уединении своей рабочей комнаты Салли Селлерс трудилась, зарабатывая на хлеб для семейства Селлерсов; весь вечер леди Гвендолен Селлерс пеклась о поддержании достоинства Россморовского рода. Весь день она была практичной американкой, гордившейся плодами своей изобретательности и делами своих рук, равно как и материальными результатами, которые ей это приносило; зато весь вечер она отдыхала, переселившись в страну мечты, обильно населенную титулованными и коронованными тенями. Днем она жила в уродливом, непритязательном, ветхом домишке, — ничего другого про него не скажешь; а по вечерам эта лачуга превращалась в Россморовские Башни. В колледже, незаметно для себя, она обучилась одному полезному делу. Ее товарки обнаружили, что она сама придумывает себе фасоны платьев. С тех пор она ни минуты не знала покоя — да и не жалела об этом, ибо человеку доставляет величайшее удовольствие проявлять свой дар — особенно если он необычайный, а Салли Селлерс бесспорно обладала таким даром по части создания дамских туалетов. Не прошло и трех дней после ее возвращения в родной дом, как она уже нашла себе работу, и еще прежде, чем пресловутый Пит должен был пожаловать в Вашингтон, а близнецы обрели последний приют в английской земле, она уже была завалена заказами, — и отпала необходимость дальнейшего принесения фамильных олеографий в жертву долгам.
— Она у меня молодчина, — заметил Россмор майору, — вся в отца: и голова отлично работает, и руки, и никакого труда она не стыдится. А до чего же способная — за что ни возьмется, все у нее спорится! И всегда ей везет — понятия не имеет, что значит неудача. Словам, практична до мозга костей, как истинная американка, — это она впитала в себя вместе с воздухом; и в то же время аристократична до мозга костей, как истинная европейка, — это она унаследовала от наших благородных предков. Словом, точь-в-точь как я: настоящий Малберри Селлерс в смысле финансов и изобретательности. Но вот кончились дела — и что мы видим? Одежда та же, да, — а что кроется под ней? Россмор, английский пэр!
Два друга ежедневно ходили на Центральный почтамт. И долготерпение их наконец было вознаграждено. К вечеру 20 мая они получили письмо, адресованное Иксу Игреку Зету. На конверте стоял вашингтонский штемпель, но на самом письме даты не было. Оно гласило:
«Бочка для мусора позади фонарного столба в тупике Черной лошади. Если Вы играете честно, сядьте на нее завтра, 21-го, в 10.22 утра, не раньше и не позже, и ждите меня».
Друзья долго и сосредоточенно размышляли над этим письмом. Наконец граф сказал:
— Тебе не кажется, что он боится, как бы это не был шериф с ордером на арест?
— Почему вы так думаете, милорд?
— Потому что это не место для встречи. Неуютное и не располагающее к дружеской беседе. В то же время, если вы захотите узнать, кто восседает на указанной бочке, но не желаете подходить близко и показываться, вы можете остановиться на углу улицы, посмотреть издали и удовлетворить свое любопытство. Понятно?
— Да, теперь мне ясно, что он задумал. Такой уж он, видно, малый, что просто не может быть прямым и честным. Он ведет себя так, точно мы… Вот ведь незадача! Ну что ему стоило быть человеком и сказать нам, в какой гостинице он…
— Вот теперь ты говоришь дело! Ты попал в самую точку, Вашингтон! Именно это он и сообщил нам.
— Сообщил?
— Ну конечно, хоть вовсе и не собирался. Место, где он назначил нам свидание, — это уединенный тупичок, куда выходит одной своей стеной «Нью-Гэдсби». Там он и остановился.
— Почему вы так думаете?
