он был «совсем готов». Он провел в постели несколько дней; жена и дочь по очереди дежурили у его изголовья и ухаживали за ним. Он часто гладил Салли по голове и пытался ее утешить.
— Не плачь, дитя мое, — говорил он, — не плачь: ты же знаешь, что твой старый отец дошел до такого состояния по ошибке, у него и в мыслях не было ничего дурного; ты же знаешь, что намеренно он никогда бы не навлек на тебя позора; ты знаешь, что он хотел сделать как лучше и допустил ошибку только по неопытности, так как не знал правильной дозировки, а Вашингтона не было рядом, чтобы помочь. Не плачь, дорогая, мое старое сердце разрывается, когда я вижу тебя и думаю о том, что навлек такой позор на твою голову, а ведь ты так дорога мне, моя хорошая девочка. Этого больше не повторится, право не повторится. А теперь успокойся, моя душенька, будь умницей.
Но и в те минуты, когда Салли не дежурила у постели больного, она все равно проливала слезы, и тогда ее принималась успокаивать мать:
— Не плачь, дорогая. Он же не хотел никому причинить зла. Это просто случайность: когда человек занимается такими опытами, он не может заранее все предусмотреть. Ты же видишь, что я не плачу. А все потому, что я хорошо знаю его. Я не могла бы взглянуть людям в лицо, если бы он привел себя в такое состояние нарочно, но ведь намерения у него были самые чистые и возвышенные, значит и поведение его было чистым, хоть он и превысил немного дозу. Никакого позора для нас в этом, душенька, нет. Он поступил так из самых благородных побуждений, и нам нечего стыдиться. Ну вот, не плачь больше, моя душенька.
Таким образом, старый джентльмен в течение нескольких дней оказывал Салли неоценимую услугу, давая повод к объяснению ее слезоточивости. Она была благодарна ему за это и тем не менее частенько говорила себе: «Стыдно все-таки плакать: ведь он видит в этом укор себе, а разве у меня есть основания за что-либо корить его? Но не могу же я признаться, почему я плачу. Делать нечего, придется и дальше пользоваться этим предлогом. Другого выхода нет, а предлог мне просто необходим».
Как только Селлерс поправился и узнал, что янки положил в банк на его имя и на имя Хокинса целую кучу денег, он сказал:
— Теперь посмотрим, кто претендент, а кто настоящий граф. Я поеду в Англию и уж постараюсь расшевелить эту палату лордов.
В последующие несколько дней он сам и его супруга были всецело заняты приготовлениями к путешествию, и Салли имела полную возможность сидеть у себя в комнате и плакать сколько душе угодно. Затем пожилая чета отбыла в Нью-Йорк, а оттуда в Англию.
Салли же за это время успела не только наплакаться, но и прийти к выводу, что при сложившихся обстоятельствах жизнь не стоит того, чтобы жить. Если она вынуждена отказаться от своего самозванца, ей остается лишь умереть, и она подчинится этой необходимости. Но не следует ли прежде рассказать обо всем какому-нибудь незаинтересованному лицу и посмотреть, нельзя ли найти спасительный выход из положения. Салли снова и снова возвращалась к этой мысли. Как только она встретилась с Хокинсом после отъезда родителей, разговор у них зашел о Трейси, и Салли почувствовала неодолимое желание изложить государственному мужу обстоятельства дела и просить у него совета. Итак, она излила ему душу, а он, терзаясь и сочувствуя, выслушал ее.
— Только, пожалуйста, не говорите мне, что он самозванец, — взмолилась в заключение она. — Очевидно, так оно и есть, но не кажется ли вам, что он все-таки не похож на самозванца? Вы человек рассудительный, и потом — со стороны виднее, так что, может быть, вам он представляется иным, чем мне. Правда, он не выглядит обманщиком? Не могли бы вы… не можете ли вы сказать мне, что он не обманщик… ради… ради меня?
Бедняга Вашингтон был немало смущен такой просьбой, ибо считал, что обязан держаться как можно ближе к правде. Некоторое время он раздумывал, пытаясь найти какой-то компромисс, но не смог и вынужден был сказать, что не видит возможности оправдать Трейси.
— Нет, — добавил Хокинс, — он безусловно самозванец.
— То есть вы хотите сказать, что вы… более или менее убеждены в этом, но не совсем… О, конечно не совсем, мистер Хокинс.
— Мне очень жаль, но я вынужден сказать вам… Мне очень неприятно это говорить, но я, право же, не думаю, а наверняка знаю, что он самозванец.
— Ну что вы, мистер Хокинс, разве так можно! Ведь никто не может знать наверное. Нет же доказательств, что он не тот, за кого себя выдает.
«Рассказать ей откровенно всю злополучную историю? — подумал Хокинс. — Да, во всяком случае — главное. Это необходимо». И Хокинс, стиснув зубы, решительно приступил к делу, намереваясь, однако, хоть отчасти пощадить девушку и скрыть от нее то, что Трейси преступник.
— Сейчас вы все узнаете. Мне это не очень приятно рассказывать, а вам слушать, но ничего не поделаешь, приходится. Я прекрасно знаю все, что касается этого малого, и знаю, что он вовсе не графский сын.
Глаза девушки сверкнули.
— Мне это глубоко безразлично… Продолжайте… — сказала она.
Хокинс, никак этого не ожидавший, сразу осекся: он даже подумал, что ослышался.
— Я не уверен, правильно ли я вас понял, — сказал он. — Вы хотите сказать, что, если во всех других отношениях он человек приличный, вам все равно, граф он или нет?
— Совершенно все равно.
— И вы вполне бы удовлетворились и не имели бы ничего против, если бы он не был графского рода? Иными словами, графский титул не прибавил бы ему цены в ваших глазах?
— Нисколько. Боже мой, мистер Хокинс, я давно излечилась от этих мечтаний о графском титуле, принадлежности к аристократии и тому подобной чепухе и благодаря ему, Трейси, стала обычной, простой девушкой — и очень этому рада. Вообще ничто на свете не может придать ему большей цены в моих глазах. В нем для меня — весь мир, вот в таком, каков он есть. Он сочетает в себе все достоинства, какие существуют на земле; а раз так, чего же еще?
«Однако это у нее далеко зашло, — подумал Хокинс. И затем рассудил так: — Придется изобрести еще новый план: в этих изменчивых обстоятельствах ни один не выдерживает дольше пяти минут. Даже не изображая этого малого преступником, я сумею подобрать ему такое имечко и так его распишу, что она мигом разочаруется. А если из этого тоже ничего не выйдет, тогда самое правильное смириться и помочь бедняжке в устройстве ее судьбы, а не мешать».
И уже вслух он произнес:
— Так вот, Гвендолен…
— Я хочу, чтобы меня звали Салли.
— Прекрасно. Мне это имя больше нравится. Так вот, я расскажу вам сейчас насчет этого Шалфея.
— Шалфея? Это его фамилия?
— Ну да, его фамилия — Шалфей. А та, другая — псевдоним.
— Какая гадость!
— Знаю, что гадость, но мы ведь не властны выбирать себе фамилии.
— И его в самом деле так зовут, а вовсе не Ховард Трейси?
— Да, к сожалению, — сокрушенно ответил Хокинс.
Девушка задумчиво повторила на несколько ладов:
— Шалфей, Шалфей… Нет, не могу. Никогда я к этому не привыкну. Лучше уж буду называть его по имени. А как его имя?
— Имя… м-м… Его инициалы С. М.
— Инициалы? Мне совершенно безразлично, какие у него инициалы. Не могу же я называть его инициалами. А что означают эти инициалы?
— Видите ли, отец его был врачом, и он… он… Словом, он обожал свою профессию, и он… Видите ли, он был довольно эксцентричный человек, и…
— Но что же все-таки означают эти инициалы? Почему вы не хотите сказать мне прямо.
— Они… Видите ли, они означают Спинномозговой Менингит. Поскольку его отец был вра…
— В жизни не слыхала более безобразного имени! Разве можно называть так человека, которого…
