Парочка остановилась в нескольких шагах от неё. Девушка подошла к воде, набрала полную горсть камешков и начала бросать их в море, так далеко, как могла. Нет, не очень далеко – Анька зашвырнула бы куда дальше, не зря ведь она получила золотой значок ГТО! Парень же остался на месте, поднял свой большой, чёрный, наверное, заграничный фотоаппарат и начал фотографировать подругу. Анька присмотрелась к нему, и он ей тоже понравился, хоть и был «очкариком».
Потом она испугалась – откуда они тут взялись?! Снова «рубец»? Тогда нужно держаться от него подальше. Но рыжеволосая девушка смеялась так весело, а парень всё щёлкал и щёлкал фотоаппаратом. Если это и был «рубец», то совсем не страшный.
Анька решилась. Сделала шаг, ещё один, ещё. Подошла к фотографу вплотную, протянула руку. Осторожно коснулась его локтя.
Парень оглянулся, посмотрел на неё вопросительно:
– Да?
– Извините… – Анька сразу смутилась под его взглядом. – Вы не скажете, какой сегодня… год?
Брови парня удивлённо приподнялись. Он оглянулся на свою подругу. Та многозначительно покивала, и парень очень вежливо ответил:
– Сегодня пятнадцатое мая две тысячи десятого года. – Помедлив, добавил: – По партенитскому календарю.
– Почему по партенитскому? – не поняла Анька.
– Потому что мы находимся в Партените.
Анька хотела переспросить, с какой радости он называет посёлок старым дореволюционным названием, но не решилась. Они и так смотрели на неё, словно на… А чему удивляться? Она представила, как выглядит со стороны: поцарапанная, взлохмаченная, в грязном, изодранном свитере. Настоящая беспризорница.
– Спасибо.
Она втянула голову в плечи и поспешила прочь. Пусть думают, что хотят. Главное, всё закончилось! Можно прибежать домой, переодеться, умыться и забыть обо всём. Если никто ничего не помнит обо всех этих «рубцах» и «червоточинах», значит, их и не было!
Она выскочила на аллею, ведущую к проходной. Людей в парке гуляло немного – не сезон, – но они были, были! Живые, настоящие люди!
Солнце жгло почти по-летнему, в тёплом вязаном свитере становилось жарко. Анька замедлила шаг, стащила его через голову, ещё сильнее разлохматив волосы. Попыталась пригладить их… и замерла.
Слева от аллеи стояла фигура. Обычная парковая скульптура. Но Анька узнала её! Балахон, вуаль на лице, – это была варга, неподвижная, окаменевшая. Одна из пар рук прижимала к груди…
Руки варги были пусты. Котёнок исчез! Получается, Вечный вор всё-таки обманул «хранителей», унёс своего Мурзика?
Анька улыбнулась. И тут же испугалась. Если варга не смогла уйти в свои измерения, то может и…
Она осторожно огляделась по сторонам. Да, вокруг солнечный майский день, такой же, какой был несколько часов назад в Ялте. Но что-то с этим днём было неправильно. Те парень и девушка на пляже, смахивающие на иностранцев, – что они делали на территории санатория высшего офицерского состава ракетных войск СССР? И другие люди, которых она видела в парке, – пожалуй, никто из них не походил на генерала или полковника! И ни одного солдатика с метлой не заметно. Зато откуда-то появились лоточки с разложенным на них товаром…
Анька стояла, смотрела на окружающий её мир. И уже понимала – это вовсе не тот мир, в котором она прожила свои неполные пятнадцать лет, в котором её месяц назад принимали в комсомол и где на последней политинформации они обсуждали доклад товарища Александра Владимировича Руцкого на XXVIII съезде КПСС.
И хоть мир, в который она попала, выглядел совсем не страшным, но как жить в нём, она не знала.
Артём Белоглазов
От судьбы
Вечерело. Резко, как это бывает на юге. Небо стремительно мрачнело, в нем смутными белыми пятнами носились чайки, нарушая покой отдыхающих своими немузыкальными криками.
– Зачем тебе?
На террасе, увитой под самую крышу диким виноградом, сидели двое. Дочерна загорелый толстяк преклонного возраста в безрукавке, шортах и шлепанцах на босу ногу курил, стряхивая пепел мимо пепельницы и глядя сквозь собеседника. Немолодой, с первой сединой на висках, тот вертел в грубых, жилистых руках наполовину пустой бокал, медля с ответом.
– Надо, – вздохнул наконец. Запрокинул голову, хрустнув позвонками, уперся взглядом в крышу. – Надо, понимаешь? – в раздумье прикусил губу. Затем тихо, без выражения произнес: – Время мчится быстрой птицей, где журавль, а где синица? Повезло тебе родиться? – ну и что с того? У судьбы мелькают спицы: дом, работа да больница. Приходи, судьба, рядиться – на спор, кто кого? – Гость залпом допил остатки и поставил бокал на пластиковый столик рядом с початой бутылкой мадеры.
Движения его были порывисты; не придержи хозяин съехавшую к краю бутылку, она бы непременно разбилась. Гость смущенно взъерошил волосы на стриженом затылке и насупился, мысленно проклиная себя за неуклюжесть.
– Не понимаю, – старик вытряхнул из пачки новую сигарету и долго щелкал зажигалкой. – Впрочем, не моя забота.
– Не твоя, – согласился визитер. Жизнь просто и буднично летела под откос. Жизнь заканчивалась. Сегодня. Сейчас. А он, щуря и без того узкие глаза, пытался рассмотреть выцветшую татуировку на тыльной стороне ладони толстяка и думал, что дым над блестящей лысиной, подсвеченный фонарем, вполне может сойти за нимб.
«Станет расспрашивать – не болтай, – предупредили его. – Ильхам еще та бестия».
– Это тебе, – хозяин выложил на стол тусклый кругляш. – Бросишь в море.
Гость кивнул, пряча монету в карман.
– Это мне, – жирная лапа ухватила за грудки, встряхнула и… отпустила, оставляя внутри щемящую пустоту. Дряблые щеки старика подрагивали, ноздри кривого носа раздувались как у заядлого кокаиниста, лицо побагровело; казалось, он задохнется сию минуту или схватит апоплексический удар.
– Раз… разделил, – вытерев лоб, Ильхам уперся руками в широко расставленные колени и замер, таращась на грязный пол. Казалось, что он сильно переел и перепил и вот-вот сблюет. В наступившей тишине отчетливо громко тикали часы на запястье гостя.
По дородному телу пробежала судорога… вторая, третья. Хозяин шевельнул плечами, ожил.
– Чего ждешь? – буркнул неприветливо. – Всё. Иди. – Его желтые совиные глаза не моргали.
Приезжий встал. Грудь уже не болела, чувство пустоты исчезло, истаяв без следа.
– Подожди, – вдруг долетело со спины. – Как зовут?
– Али.
– Зачем тебе к османам, Али?
Приезжий не ответил. Откровенничать с менялой? Увольте. По паспорту его звали Алим. Алиму было плевать на османов, на Крымское ханство и на войну с русскими, Али – нет.
Спускаясь во двор, он обернулся и пристально взглянул на менялу, который грузно оплыл в кресле. Пять ступеней вниз, четыре вверх. Порой лучше держаться середины, да не всегда получается. Худой и угловатый, гость усмехнулся, встопорщив рыжеватые усы. Ему было явно не по себе, он хотел что-то сказать на прощание, что-то важное и нужное, но вместо этого неопределенно взмахнул рукой и спросил:
– Кошки? Ну, мяукают… кошки? – Беспрестанные вопли успели изрядно надоесть за недолгое время разговора. Хотя, вспомнил он, днем коты не орали, а теперь, значит, решили закатить концерт.
– Чайки. – Сигарета в пальцах толстяка почти не дрожала. И пепел летел куда надо – в пепельницу. – Прощай, Али-бей.
Крымская ночь, пролившись на город терпким вином, пьянила голову смесью ароматов. С наслаждением вдыхая незнакомые запахи, Али брел по безлюдному пляжу. По левую сторону рокотало море; впереди, правда, ни черта не видно, насколько далеко – высилась гора. Изломанный хребет
