за одобрением композиции. Что удивительно, княжеские стрельцы откликались одобрением, если пара совпадала, и наоборот, всячески критиковали ущербный дизайн из ушей неподходящего размера.
Фома, заканчивающий свою работу по уходу за ранеными, обернулся ко мне за поддержкой. Что ж, в каждой избушке свои игрушки. Пора подофицеру четвертого класса навести порядок в этом балагане!
— Вашбродь, дозвольте, — обратился к нам с лекарем тяжело раненный в грудь солдат. — Трындец хочет, чтобы прирастили ему ухи. Он долго выбирал и хочет эти.
Он перевел нам жуткую пантомиму настолько спокойно, что отсутствие диплома и практики не помешали мне мгновенно поставить ему диагноз. Тем более что он говорил искренне и серьезно. При этом солдат четко осознавал, что ему суждено остаться на этом острове посреди болота. Он недоумевал, почему невесть откуда взявшийся офицерик тратит на них магическую силу, делится пищей и медикаментами. Он, уже смирившийся с неизбежной смертью, просто не готов был понять и принять отказа. Раз уж его, бесполезного, выхаживают, то неужто столь щедрому магу сложно прирастить мальчишке-охотнику куски чужой плоти? Тем более в коллекции огромный выбор совсем свежих, сегодняшних…
Куда, тудыть их восемь раз через коромысло, смотрит здешняя призывная комиссия? Как, я спрашиваю, как понять мне этих людей? Лишенные командиров «мужланы», вооруженные хламьем, истребленные на две трети в подлой засаде, каким-то образом организовались, вернулись на поле боя и со страшными потерями отбили у врага не знамя, не казну, а тело женщины, которую называют госпожой. После чего забились в медвежий угол и за редким исключением потеряли разум. Ну, если трюк с «госпожой» еще как-то можно объяснить, например любовью к родине, к матери, что сконцентрировалась на конкретной земной женщине, то наличие в отряде всеобщего любимца Трындеца в моей голове не укладывалось совершенно. Нет, пора прекращать. Рассудок дороже. Слетевший с катушек маг-неумеха фору даст любой обезьяне с фугасом.
— Мастер-стрелок Молчун.
— Ну, я, — солдат даже не привстал.
— Головка от… — После такого вступления я перешел на деловой тон и под редкие глухие смешки выдвинул справедливое требование представить доклад по результатам разведки.
— Докладаю, мы в полной дупе. — Молчун продолжал сидеть ко мне спиной. — Даже нет, господин енерал, скажу так: мы в самой глубокой и вонючей дупе на всем белом свете!
Вот скотина! При озвученной мной древней рифме солдаты прыснули в кулаки, но и во время «доклада» оппонента с трудом подавляли смех. Даже раненые, кривясь от боли и хватаясь за раны, дружно хрипло «закашляли». Смех и слезы, да и только.
Я уговаривал себя не сорваться. Накопившиеся за этот бесконечный день боль, усталость и страх готовились вскипятить все мое дерьмо разом и обрушить его всесокрушающей лавиной на голову смутьяна. И тогда с таким трудом приведенное в относительный порядок стадо баранов затопчет меня в эти надоевшие кочки.
Как бы подчеркивая свое нежелание хвататься за оружие по столь пустяковому поводу, я сложил усталые руки на груди.
— Ну, что ж, мастер-стрелок, шут гороховый! Вы доказали, что вам лучше молчать, чем говорить. А теперь ваш безухий питомец отправляется спать. У него превосходное чутье, и поэтому он идеально подходит для «собачьей вахты»!
После этих слов я величественно простер левую руку над головой недоумевающего Трындеца и скомандовал: «Отбой!» Бедняга повалился прямо в смрадный ковер своих трофеев, словно у этой марионетки обрезали все нитки.
— Ах ты гнида! — Молчун вскочил с ножом в руке.
Гляди-ка, проняло негодяя. Да и солдатики притихли.
— Ой, не надо. Ты так легко не отделаешься… — Внешне я был спокоен, но меня разбирала нехорошая такая дрожь, что, если не ударишь кого, эмаль на зубах крошится да костяшки пальцев хрустят недобро.
Стрелок поборол себя. Самоконтроль у парняги — позавидуешь. Мне б таких чудо-богатырей полсотни, да с «мастерворками» и в полном прикиде, да сплоченными-сытыми-обученными. Сейчас бы не мы по болотам хоронились. А жены черных баронов непослушных детишек нашими именами бы пугали.
— Мастер-стрелок Молчун!
— Я.
— Берешь двух самых веселых, и отправляетесь менять пост у тропы.
— Есть, — глухо ответил боец. Выкликнул Афанасия и Матвея, с чем и был таков.
После долгого перерыва сердце трепыхнулось и заколотилось с удвоенной силой. Нескучного дежурства тебе, Молчун. Если не свалите ночью, клянусь, что сделаю из вас бойцов. Но кто сделает офицера из меня? Пришлось кликнуть рекрута Нила и клещами вытягивать более чем безрадостную обстановку из него…
Но вот удалось выкроить небольшой перерыв, чтобы уделить внимание себе. Для чего удалился за природную ширму из камыша. Отогнав водоплавающего гада и тучку комаров, справил долгожданную нужду прямо в ряску. Усевшись на кочку, собрался потренироваться в наматывании портянок. Распустил шнуровку, стащил один сапог, затем другой. Хорошо, что волшебный листик вкупе с браслетом действовали на выбоину в моем теле благотворно. Жутко не хотелось привлекать кого из рядовых, выказывая слабость и посвящая в тайну.
— Да-а-а, хреновые дела-а-а, — протянул бесшумно подкравшийся Буян, глядя на мои стертые ноги. — Это где так сапоги носить учат?
В конно-водолазных войсках стратегического назначения, чтоб тебя! Пришлось придумывать легенду. Ну в самом деле, какой из меня офицер, даже младший? Солдат с браслетом мага в природе не бывает. Мог бы за медика сойти, если бы не оказалось на острове Фомы Немчинова… А теперь прикинем, кто еще мог на законных основаниях находиться в колонне войск, шедших на передовую, но чтобы рядовые могли ничего о нем не знать?
— А нигде. Журналист я. Военный корреспондент «Имперского вестника». Сам видел, что у меня в ранце бумага и письменные принадлежности.
— Это ты у нас вроде писарчука получаешься? — озадачился стрелок.
— Точно, писарчук и есть! Только без портянок, — ничуть не покривил душой я. Да и ладно, журналистом на войне назваться не стыдно, даже почетно. Особенно если мы про классика жанра говорим, например, Константина Симонова.
Буян раздосадованно хмыкнул. Никогда не слышали, как смешок тихим стоном оборачивается?
— Вот незадача. А ребятушки уже поверили, что с нами офицер. Хоть и младший, а все же надёжа. Ай-ай-ай. Как же теперь быть?
Понятно, отчего Буян враз погрустнел. Только-только у ребят просвет появился, как я этот луч света по собственной глупости уничтожил. Кто я в глазах Буяна? Шпион? Дезертир? Беглый каторжник или просто недоразумение? Нехорошие у него интонации пробились к концу речовки, совсем не добрые.
Я-то думал, что попал к простым, доверчивым людям. Вот он, мой личный особист со строгим прищуром, готовый из профессионального интереса дослушать мою нелепую легенду и вынести приговор…
— Да, без командира нам никак не выбраться из этой болотины, — я посмотрел в ясные, но холодные глаза солдата. — Ты мне поможешь стать настоящим офицером.
Я не кривил душой. Не просил. Утверждал очевидное.
— Все «настоящие офицеры», которых мне довелось знать, были настоящими ублюдками, — в голосе Буяна просто звенела ненависть к военачальничкам всех мастей. Оно и понятно. Сколько на его долю выпало зуботычин и плетей от офицерья — наверное, и не сосчитать. В батальон сослали всякую шваль из военных тюрем Империи, восстановленную в чинах и званиях. И бросили умирать в Скверне. Поэтому и неподчинение Молчуна, и недоверие Буяна ко мне вполне объяснимы. Еще слишком мало сделано, чтобы претендовать на какой-либо авторитет у этих выживших вопреки всем обстоятельствам людей.
Я отвернулся и промолчал. Жалеть кого бы то ни было мне, теперешнему, и в голову не пришло. А тот
