удары. Прежде чем перед нами развернулась отвратительная сцена, меня посетила догадка, что предстоит познакомиться еще с одной деталью местного колорита — телесными наказаниями в Армии Освобождения. Так и оказалось. Вдоль скалы расположились две шеренги фрайбургских гренадеров, вооруженных прутьями. Между рядами под барабанную дробь пропускали голых по пояс шестерых бедолаг с разукрашенными спинами. Экзекуция длилась уже долго — вспомнил, что барабаны в этой части лагеря начали выбивать дробь, когда я возвращался из госпиталя.
Главный распорядитель мероприятия, грузный офицер в красном мундире и белых облегающих брюках, поприветствовал меня на имперском наречии. Вчера при штабе я его не видел. Этикет требовал ответить тем же:
— Лейтенант Романов, барон. Кого имею честь приветствовать?
— Капитан Эдвард Ван Хорн. Как вам погодка? Душновато, не так ли?
Погодка? Еще бы фуфайку напялил! Помимо мундира толстого сукна капитан облачился в светлый толстый жилет, из-под которого виднелась рубашка или сорочка. Упомянутые ранее брюки из ткани тонкой выделки спускались в высокие черные сапоги. Образ дополнял сияющий золотом массивный горжет с двумя маленькими гамионами, трехцветный офицерский пояс. Его нобильшверт с золоченым эфесом покоился на богатой перевязи с пышными кистями, а вот свой титул господинчик не назвал. Следовательно, капитан небрежен в общении.
Ван Хорна сопровождал пожилой осанистый лакей в полувоенном наряде, но без оружия. Мужчина носил на лице пышный и густой монолит из усов и бакенбард, тщательно брил подбородок. На седой голове гордо красовался колоритного вида берет с помпоном. Ральф ничего не сообщил об этом слуге, а мне, смущенному видом телесного наказания, было не до уточнений национальности лакея.
Здравия желать этому извергу Ван Хорну совершенно не хотелось, и, чтобы вновь не попасть впросак, я мысленно воззвал к Ральфу, чтоб узнать, как тут принято обращаться к вышестоящим из другого подразделения. Но капитан меня опередил, зашептав, выделяя интонацией наиболее важные для него слова:
— Лейтенант — это ваше ОФИЦИАЛЬНОЕ звание? Насколько мне известно, ВАШИ ЗВАНИЯ идут с понижением от общеармейских на ступень для как это… конспирации. Так что мы с вами, выходит, ровня?
— Выходит, господин капитан, в хозяйстве полковника Фишера неизвестно, что есть военная тайна, — ответил я ледяным тоном. — Я выполняю специальное поручение штаба армии и не волен сообщить ничего сверх того. Прошу принять ситуацию как она есть.
На последней фразе приложил правую руку к сердцу, как принято у имперских нобилей. Для полноты образа.
— Понимаю, — капитан приподнял короткий кивер с массивной бляхой и пышной «метелкой» за кожаный козырек, обнажая недлинные рыжие волнистые волосы. — Могу называть вас Богдан?
— Если вам будет угодно, Эдвард.
Собеседник снял тесные белые перчатки и протянул мне пухлую ладошку, которая оказалась на удивление крепкой. Поймав искру удивления в моих глазах, Ван Хорн улыбнулся, наклонив голову к левому плечу. Он напомнил мне чуть погрузневшего доктора Ливси из старого мультика «Остров сокровищ». Такой же пышущий здоровьем, осознанием собственного превосходства и с толикой сумасшедшинки во внешности и поступках. Но ведь он не чистокровный имперец, а как это говорят… «окультуренный юнилендер». Не дремлет имперская пропаганда, распределяет «бремя белого человека» по сливкам общества вассальных территорий, — у меня возникло стойкое убеждение, что Ван Хорн прибыл в Колонии не так давно.
— Как вам экзекуция, Богдан?
Сквозь град хлестких ударов доносились редкие глухие стоны наказуемых.
— Они называют ее «березовой кашей» и вкушают сие блюдо регулярно. Я знаком с русинскими обычаями.
— О нет, только не сегодня! — Эдвард умудрялся говорить, скаля крупные зубы в подобии улыбки. — Сейчас секут не русинов. Это зибиры из Артарии. Совсем не понимают человеческий язык. Ди-ка-ри!
Я не удержался от усмешки, вспомнив фольклор из прошлой жизни: «Ты что, не русский? Русского языка не понимаешь?» Эдуард не уступал мне ростом, а сноровкой в рукопашной, быть может, и превосходил, но до судорог захотелось закатать ему с правой. Свернуть его лиловый нос набок и поинтересоваться: а ты, свинья, по-человечески понимаешь? Понимаешь, что пороть людей нехорошо?
— Любопытно. Что за враг вам подсунул такой дрянной матерьял?
Собственно говоря, а чего я завелся? Наивно полагать, что дисциплина в моем подразделении держится лишь уставом да присягой. Наверняка «отдельные спорные моменты» подкреплены кулаками мастеров и сержантов, а то и штыками идущих позади.
— Отлично сказано! Ха! Разрази меня гром, если у меня был выбор!
— И в чем же их преступление?
— Из Фрайбурга моя рота вышла с девятью зибирами. Дорогой один издох. А сегодня капралы недосчитались сразу двоих.
— И как дорого обходится дезертирство в вашей роте?
— Пятьсот ударов на рыло, — охотно пояснил капитан и зачем-то добавил: — Ха! На каждое немытое лесное рыло!
Сосчитал глазами — двадцать пять молодчиков в шеренге, соответственно во второй столько же. Если по одному удару от каждого, получается, по десять прогонов на брата.
— Еще держатся на ногах… Вызывает уважение, Эдвард, разве нет?
— Это только первая часть. Я позволю им отлежаться пару дней и прогоню сквозь строй повторно. Вот тогда пташки запоют, они всегда поют, поверьте мне. А их вопли предостерегут других малодушных от глупых поступков.
— Эдвард, почему я не вижу полковника? — попытался сменить тему.
— Порка вгоняет его в тоску. Хотя настоящего мужчину она стимулирует!
В конце фразы капитан смиренно потупил глаза. Невольно проследив, я с омерзением обнаружил, что у «настоящего мужчины» топорщится ширинка. Ах ты дрянь! Точно, сейчас получишь голенью в промежность, затем с правой — в «сливу»! Еще и еще, чавкая-брызгая юшкой, вдолбить эту наглую самодовольную улыбочку в харю. Повалить и топтать скотину, перемешивая ребра с ливером, слушая поросячьи визги. Пока мозг генерировал сценарий расправы, руки жили отдельной жизнью, не собираясь выполнять грязную работу. Правую остановил на половине пути к кобуре с пистолетом, изобразив для маскировки невразумительный жест. Пусть думает, что я о чем-то своем задумался.
Фееричная картина для солдат — стоят два офицера, улыбаются друг другу, у одного обтягивающие штанцы вздымает эрекция. Второй в ступоре. Охренеть, что мужики подумают. Надеюсь, такое здесь не в порядке вещей, иначе ждет Арагорна Московского суровая претензия.
Мужики, точнее, невольные палачи, промаршировали мимо нас двумя шеренгами, сжимая в кулаках пучки прутьев. Розог или шпицрутенов — я оказался не силен в специфической терминологии, а Ральф не желал делиться «сокровенным». В университете он был далеко не паинькой и надолго запомнил сказочные ощущения от соприкосновения прута с кожей, обтягивающей пятую точку.
У скалы под караулом остались сидеть на земле шестеро избитых солдат — невысоких, крепкого телосложения и с одинаковыми азиатскими лицами.
— У тебя дело к Удильщику?
Со второго раза только услышал, что капитан интересуется, какое у меня дело к полковнику Фишеру.
— Удильщик? Забавное прозвище. Эдвард, у меня дело касательно… Нужно достать пару-тройку фургонов. Поможешь?
Рыжий капитан вновь наклонил голову к плечу, и не сходящая с его лица улыбка сделалась отвратительно широкой. Глаза излучали тот самый блеск, именуемый не иначе как алчным. Крупные ладони теребили кивер.
— Могу уступить превосходную в своем роде вещь. Поступили из Метрополии перед началом кампании.
