— Есть незавернутый винт. Мужик клюнул, вот как Трофимыч, отвертка попала в прорезь — винт ввертывается. И протыкает сердце. Это близко дератизации, Не думали: почему именно крысы? Почему сейчас? Почему нам? Греки их не замечали, у них золотой век. Тринадцатый век: в Европе крысы, у нас татары. Ненаучно. Я просто объясню: человек смотрит одинаково с наукой. Наука говорит: вот собака. И человек не спорит. И только в одном случае, с крысами — разошлись! Народ из тысяч видов грызунов вдруг заметил каких-то, назвал крысами и забоялся. Бестолково! Бояться несуществующего! Наука не в состоянии выделить крыс; где? — где они начинаются, где кончаются, на каком сантиметре, на какой чешуйке хвоста. Почему мышь — не крыса? А хомяк? Землеройка? Ведь одно и то же. Кто именно споткнулся? Кто их придумал? Как первую любовь губит удвоение: за лицевой стороной вдруг видишь изнанку. Сперва это в радость, и землю видно и крысу, на которой земля стоит, — взлетел. А начнешь падать — ни одна сторона не посадит. Так и долбанешься о косяк. Промеж глаз. И ног. Ваш подъезд? Кто-то у вас в подвале с фонарями лазит… Ну что? Родители на даче? Небось страшно одной? Чай будем пить?
— Все хочу спросить. Вот когда впервые увидели меня, почему вы так сказали… Ну, что я влюблюсь в вас?
Я посматривал на светящиеся подвальные оконца, что за притча? Из-за лавки поднялось служивое рыло.
— Да пойдемте до дому, товарищ лейтенант, да поздно уже.
Невеста встрепенулась.
— Да. Спасибо вам. Ступайте.
— Я зайду. Вдруг в подъезде широкие подоконники. Посмотрим, что за деятели у вас шарят…
— Да ну, вы гляньте время. — Рыло подступило, взяв за рукав. — В шесть утра подъем, надо ж вам отдыхать. Разве ж так можно себя уродовать? — восклицало рыжеволосое, грубоносое, веснушчатое рыло.
Так, я понял: не пустит. Невеста живо прошла в подъезд. Рыло, спотыкаясь и потому подпихивая меня плечом, сопровождало, плакалось:
— Обед не кушал. Ужин не кушал, в кустах сиди — никуда не отойди. Товарищ лейтенант, вы поверите — некогда отлить!
— Напомнил. — Я полез в сирень, раскупоривая штаны.
Рыло отбежало за липы, зашипело с алчным стоном, хыкало, хакало, вдруг провопило:
— Куда?!
Но я уже порядком отмахал и далее понесся без утайки. Успел: два солдата как раз запирали подвал, не приземляя холщевого мешка. Уставились на меня, как родные дети.
— Здравствуйте, товарищи. — Я пнул мешок, там ворохнулось и визжало, рванул из покорных рук мне понятный прибор. — Живоловка. Шаховского завода. Что ж вы ее несете настороженной, знамо дело, не свое. — И заорал. — Кто командовал?!
— Губин.
— Какой на хрен Губин?! Где он сидит?
— Да мы откуда знаем? Сказали: снять крыс, которые живые, доставить в штаб. В распоряжение Губина. Сразу орать… Идите в штаб и разбирайтесь.
— «Крысиный король?»
Солдаты взглянули на меня как на придурка. Я обернулся на топот рыла.
— Ты как поливальная машина. — Оценил его штаны. — Бежать надо спиной вперед. — И шел всю дорогу с улыбкой.
Палата рабоче светилась. Злобная санитарка сметала на совок брызги стекла. В разгроханное окно дула ночь. Старый скучал.
— Кирпич письмо принес.
На листе календаря за одиннадцатое сентября сего года разборчиво начертали: «За кафе» — и подрисовали крест — под окнами немо головокружили мигалки, милиция бегала за овчарками, придерживая головные уборы, — я убрал свет.
— Я тут подумал, — тихо произнес Старый. — Возможно, тебе не следует цепляться к этой девушке?
Даже будет лучше спаться — на сквозняке.
— Старый, на хрена им живые крысы?
— Какая разница. Сделаем и уедем.
Значит, первое сентября, если малышня тащит ранцы, радио спрашивает: «Где мальчики с мелом?» — тощеногие девицы телепаются в моднявых туфлях, два шага вперед — четыре обратно, и ветер подымает волосы. Тепло еще.
Старый велел — из строя выступил замыкающий, худой и маленький; иди-иди сюда, да не строевым, пилотку долой. Руки вперед. Ларионов, как детсадовцу, натягивал солдатику резиновые перчатки, рот перевязывал марлей.
— Вас поднимут. — Солдат следил за дланью Старого. — Сначала снимаем павших грызунов с краев подвески. Снял — бросил на пол. Тех, кого достанет рука. Затем, телосложение ваше позволяет, подтянуться и протиснуться на подвеску. Брать грызуна так — за шейные позвонки. Слышите? Возможно, часть грызунов еще сохраняет признаки жизни. Находятся в сидячем положении, пытаются встать на задние лапы — не пугаться. У них нарушена координация. Они уже пристывают. Не укусят. Вас как величать?
— Мелкий, — подсказали из хохотнувшего строя.
Воин только Старому прошептал:
— Павел.
— Осторожно, Павел, времени достаточно. Правой собираете, левой — держитесь за железный прут, там они часто. Так. Внимание! Тура готова?
Тура понесла воина к подвеске, мы свинтили с нее шесть секций, отделив стаю от хода в стене. Воин, схватившись за поручни круглой площадки, глядел в пол, устланный брезентом, на притихших сослуживцев, на врачебные халаты, мундиры Гонтаря и Баранова, запрокинутое лицо губернатора и трогал через белую марлю нос. Поднял руку — шабаш.
— В отпуск поедешь! — крикнул Гонтарь.
Воин выхватил сразу с края темный комок, приметался и выронил, и дождался живого стука, чвакнувшего на весь зал. Народ одинаково опустил головы и снова околдованно уставился вверх, я сбежал, ухмыльнувшись Ларионову:
— Рухнула ваша твердыня.
И врезался в шофера, летевшего холуйским скоком.
— Товарищ лейтенант, Клинский приказал вас в Крюковский лес к гробокопателям. Меньше, говорит, народу — больше кислороду. Будет упираться — силой увезем.
Едва тронулись, а уже тише нутро — выломался. Уехать можно и, едва тронувшись, сидя попрощаться.
Осмотрев встречные голые коленки и просвеченные подолы, я потерпел, но все ж вырвалось:
— Константин. Как жена? В баню вдвоем? Небось ух!
— Ну, мы… Да.
— А кто «ух»? Она? Ты?
— Ну, в общем, так говоря… Оба.
Дорога побегала вдоль рельсов и заводов и серым холстом легла среди рощи; холмы, ложбины, зеленые поля, расчленяя серой строгостью, нанизывая домики путейцев у переездов, заправки, хутора, солнце просвечивало сырой лес до дна, — потемнели стволы, проступили ели, кленовые подростки расстелили над травой золотые зубчатые платки — мы катили, протыкая один дождь за другим, пока перед носом не прошмыгнул заяц, за ушами подтаскивая толстый зад, — я сразу вздремнул и почем зря приставал к невесте. Она особо не сопротивлялась. Дура.
— Эта дура у их для воды. Машиной возят. За день нагревается. Снизу загородки из досок, там
