Я поднял лицо — вокруг ее глаз были видны морщины.
— Ва-енный? — протянул адъютант, насмешливо приподняв брови. — Это ты, что ль? Ведь ты, наверное, месяц деньги копил? Да какой месяц, полгода! Да? Ну, ты чего стоишь? Шагай давай. На чем хоть экономил? На подворотничках? Да у тебя и сейчас подшивочка-то… да-а, шейку не моем?
Наташа вдруг откинулась назад и захохотала чужим, крикливым голосом:
— Отстань от мальчика, он помоется!
— Давай иди, — отпустил меня старлей по-хорошему.
И он отвернулся, а я стоял, я не мог понять, как люди ходят.
Старлей даже рад был этому и зашипел мне:
— Товарищ солдат, вы что, ходить разучились? С тобой что, позаниматься?
И тут я улыбнулся прямо в его холеную морду. Господи, да ведь уже все, все!
— Позанимайся!
Наряд на КПП открыл рты.
— Что-о?! — завопил старлей. — Какой части? — Я с лету назвал пять цифр, которые старлей немедленно записал в блокнотик, и заорал еще: — Я тебе настроение испорчу, сынок, шагом марш отсюда! — И он толкнул меня в плечо.
Вот этого не надо было делать.
Я шагнул назад и снизу с наслаждением ударил кулаком в его красивое смуглое лицо, по электрическому звонку в шесть утра, по одинокому куску сала в картошке, по портянкам с синеватыми разводами, по мордам, мордам, мордам и маминому голосу из белого конверта, по ушедшей жизни и растоптанному внутри, по двадцати одному тюльпану, которые получат ночные проститутки, подползающие к КПП после двенадцати, по себе, по тому, кем я никогда уже не буду.
Старлей вскрикнул, отшатнулся и стал ловить дрожащими руками свою фуражку — у него было удивительно глупое лицо. Наташа застыла с какой-то брезгливой гримасой, обезобразившей до неузнаваемости ее лик, но мне некогда было всем этим любоваться и разглядывать детали — я бежал вдоль забора, мне надо было преодолеть забор в глухом месте и успеть на построение — впереди меня ждало последнее дежурство.
После построения я сразу же рассказал все Сереге.
— Чепуха, — отрезал он и усмехнулся. — Не найдут. Чего тебе бояться, нет времени, чтобы тебя найти, два дня осталось. Только не трепись сам — отвел бы меня в туалет, там бы и рассказал, а то встал посреди казармы… Молодец, короче. Повидал свою любовь. Два дня всего!
На смене я совершил немало смешных вещей — просил прощения у свежих шнурков, одарил значками Ваську Смагина, приехавшего оформлять стенды смены, пронес на себе до туалета Курицына, я был в запале каком-то, гасил его — ходил по мокрому осеннему лесу, глазел на сосны, клены, остатки синего неба в истрепанных облаках, как клочьях тополиного пуха, я прощался и расписался кирпичом в туалете: «Осень 1983 — осень 1985 гг.».
— Мальцев! — позвал меня с крыльца дежурный по связи. Я прошагал за ним в комнату личного состава. За столом сидел командир части в шинели, замполит, слева стоял старшина и мой адъютант с натянутым лицом.
— Этот, — просто сказал адъютант. — Спасибо, что нашли. Лихо!
— Ну вот так давайте решим, — сказал командир, будто не видя меня. — Сейчас на дежурной машине в роту — собрать вещи, освидетельствовать состояние здоровья и пять суток на гауптвахту. А там видно будет. Хорошо?
Старшина посмотрел мне прямо в глаза и свистящим шепотом добавил:
— Когда снег пойдет — тогда ты маму и увидишь.
В роте я обнял Петренко — больше я его никогда не увижу, он уходит завтра. Махнул головой Баринцову — он меня дождется.
Серега строго сказал мне:
— Мы найдем эту сволочь. Он пожалеет, что родился, этот стукач.
В санчасти фельдшер Серега проверил мое давление и, когда сестра вышла, спросил:
— Хочешь, завернем твою «губу»?
— Нет.
— Чего зеленый такой? — спросила насмешливо медсестра. — Не уходи, посиди еще на лавочке в коридоре. Я тебе хоть витаминчиков принесу. Хулиган.
Сопровождавший прапорщик болтал с медсестрой про какую-то Аллочку, а я вышел из кабинета, пошел к окну — я хотел посмотреть вниз с четвертого этажа. Окно было раскрыто, на подоконнике в синей пижаме стоял Раскольников и заделывал замазкой щели на растворенной раме — скоро зима. У него было странное лицо — светящееся каким-то покоем под синим небом. Я шел к нему нескорым шагом, а когда дошел, схватил его за обе ноги и, упираясь плечом, стал вытеснять его затрясшееся тело на гибкую жесть подоконника.
— Ты что? — страдал он. Но не кричал — стонал.
Баночка с замазкой звякнула осколками внизу, за ней из его рук, вцепившихся в меня, выпала отвертка.
— Скажи мне, падла, или я тебя убью! Это ты нас стучишь?! Это ты, гнус, нас закладываешь? Скажи мне, тварь, или я убью тебя! — Я говорил спокойно — голос мой был глухой.
— Ну!!! — я дернул его изо всех сил, и он закричал:
— Ну я! Я!
Я замер, разжал руки, и он повалился прямо на пол, он не мог стоять, у него дрожали колени, он обхватил их руками и прятал свое безумное лицо.
— На витаминчики, солдатик, — позвала меня из кабинета медсестра.
После «губы» я вернулся спокойный, как лед. Я понял, что ничего у меня уже не будет.
Серега был на смене, и, дожидаясь его, я стирал «хэбэ», черное после работ на «губе», сдал в каптерку парадку, которую готовил к дембелю, — чьи-то умелые руки свинтили эмблемы и вытащили пластмассовые вставки из погон — ладно.
Смена выпрыгивала из машины, кардан Коробчик послал какого-то салабона за горячей водой. Я стоял у крыльца, меня все обходили.
— А где Баринцов? — спросил я Смагина, вытаскивавшего из кузова какой-то транспарант.
— Баринцов дембельнулся, — осторожно улыбнулся мне Смагин. — Он же в «нулевке» ушел.
Я отвернулся и прошел несколько шагов в сторону по черному асфальту. Смагин настойчиво добавил:
— А ты помнишь, он ведь и отпуск первым из шнурков получил. Раньше всех, да? Почему-то.
Он очень ждал, каким я обернусь к нему, и удивился, увидев мою улыбку. Ну и что… Какая разница.
Полтора месяца я ходил через день в наряд по кухне вместе с духами и салабонами. Последний наряд был в конце ноября за день до дембеля.
— Олег, там тебя зовут, — сказал салабон Швырин и неопределенно махнул головой.
Я обтер руки о засаленный фартук и вышел из мойки на сырой ноябрьский простор.
Это был Раскольников в парадке и с чемоданчиком.
— Это я, — сказал он.
Я кивнул — это понятно.
— Я хотел тебе сказать, что…
— Это понятно, — сипло сказал я. — Теперь я понял.
Нет сини в ноябре. Небо как снег, на котором хозяйка выбила пыльный ковер.
— Ну, что ты стоишь? — спросил я у него.
Он повернулся и ушел.
Замполит позвал меня к себе, когда документы были уже на руках и можно было ехать.
— Ну, Мальцев, что делать собираешься после дембеля? В институт? Не забыл математику? За что примешься?
— За жизнь. — Пожал я плечами.
