Двадцать пять пар глаз мгновенно обратились к старику. Ну-ка, что он ответит? — подумал я. Еще никого не удавалось вернуть к нормальной жизни после стольких месяцев беспамятства. В медицинской литературе о таком — ни строчки. Из солидарности с Лейфом я злорадно ждал ответа, усмехнулся даже, но старик не отреагировал на мои гримасы. Он смотрел на Эзру. Потом спокойно, с достоинством сказал:
— Не знаю, я не ясновидец, — и глянул на часы. — Но если хотите, я вам расскажу, как случилось… — голос его прервался, и он закончил с усилием, — как вышло, что я никогда больше не смогу смеяться.
Все обратились в слух. Джонни Уолкер поставил на стол новые бутылки, наполнил пустые стаканы, пошептался с Долли и вышел из зала. Старик, казалось, углубился в свои воспоминания, но тут же очнулся и начал рассказ.
Случилось это на втором этапе исследований Луны, во времена, когда на смену капсулам с двумя- тремя космонавтами пришли станции с десятками и сотнями людей на борту. Во времена, когда ваших родителей на свете не было. У одного человека возникла идея устроить станцию на невидимой стороне Луны и поселить там детей, здесь же выросших — они чувствовали себя на Луне, как дома. Идея понравилась и была принята к исполнению. Место выбирали долго и тщательно, наконец остановились на кратере Жюля Верна в южном полушарии. А потом все пошло быстро: от первой разметки до открытия станции минуло едва пять лет. За это время подготовили ее персонал, и первого января 2051 года он прибыл на место — три тысячи сто сорок семь человек, из них почти половина женщин. Плюс пятьдесят семь стажеров из разных стран, трое японцев в том числе. Настоящая Малая Америка, как когда-то в Антарктиде. Все холостые и незамужние, самому старшему не больше тридцати одного. Им оказался инженер, доктор Робинсон Уилкинс, профессор общей селенологии Колумбийского университета, один из самых молодых на Земле профессоров. Мозг, каких немного приходится на каждое поколение. Он был директором станции и ее добрым духом с момента открытия. Ему была присуща удивительная способность — надежно сдружить людей, идеально наладить работу. Станцию назвали “Прометей”, и она за две недели выполнила огромный объем работы. Шла впереди остальных — по дисциплине, уровню работы, нравственности, словом, опережала по всем показателям. Говорили о ней в самых восторженных тонах. Там работали и по двенадцать, и по четырнадцать часов в день — абсолютно добровольно. Издавали свою газету, создали множество клубов по интересам — прямо-таки кусочек будущего.
Так прошло три года. В пятьдесят четвертом, весной, компьютер контроля выдал ошеломляющую информацию: потребление анальгетиков и барбитуратов на “Прометее” многократно превышало показатели всех остальных станций. В Центре подняли тревогу, послали группу отборных врачей, и они проработали на станции три месяца. Ничего они не обнаружили. Никаких возбудителей инфекции, никакого ущерба организму от долгого пребывания вне Земли. Ничего. Люди просто-напросто жаловались на головную боль, бессонницу, шум в ушах. Все мыслимые анализы не внесли никакой ясности. Разве что — переутомление…
Начальство решило сократить рабочую смену с пяти лет до четырех. Но обитатели станции единогласно, тайным голосованием провалили этот проект. И все осталось по-старому. Кроме потребления лекарств — оно-то как раз еще больше увеличилось. Но теперь это никого больше не волновало — подумаешь, небольшие неприятности…
Словом, в ноябре, когда на “Прометее” вспыхнула эпидемия неизвестной болезни, это вызвало шок на всех остальных станциях. Оказалось, что уже тридцать шесть часов люди на “Прометее” теряют сознание, бьются в судорогах, некоторых посещают диковинные сиреневые видения. Наступают полный упадок сил, слепота. Врачи ничем не могут помочь — слегли сами.
Первой на помощь прибыла группа со станции в кратере Лангрена с восточного берега Моря Плодородия. С трудом открыли шлюз “Прометея” и вошли внутрь в легких скафандрах. Представшее перед их глазами жуткое зрелище подробно описал доктор Тиллер. Люди лежали, стояли на коленях, сидели, изогнувшись самым причудливым образом, с невероятно искаженными лицами. Больные были в сознании, издавали хриплые крики, шевелились, моргали, но здравый рассудок их покинул. Многих нашли под душем, словно они искали облегчения под струями воды. Ужасные вопли доносились из вивария. Две женщины лежали там неподвижно, две бились в конвульсиях. Но кричали не они, а животные в клетках. Едва их напоили и накормили, они успокоились. Так было обнаружено, что загадочная болезнь поражает только людей.
Спасательная экспедиция проверила системы подачи кислорода, воду и пищу, средства личной гигиены, но ничего подозрительного не обнаружила. На станции не оказалось никаких источников инфекции.
Транспортировка этих несчастных и устройство их на Земле были жутким предприятием, обошедшимся дороже, чем заселение всех внеземных станций. Правительство откупило недостроенный университетский комплекс возле небольшого городка в Монтане у Йеллоустоунского парка. В рекордно короткий срок смонтировали диагностическо-лечебную аппаратуру, прибыли светила космической медицины, десятки отборных специалистов, сотни врачей.
И лишь тогда проблема предстала во всей своей трагической неохватности. С чего начинать лечение, если лучшие врачи разводят руками, каким образом происходит заражение, как обнаружить возбудителя болезни, если не дают результатов изощреннейшие анализы? Причина болезни оставалась тайной тайн. Сколько пациентов в наличии, столько и симптомов. Один страдает буйным помешательством, другой — омертвением тканей, у третьего — характерные признаки поражения центральной нервной системы, у четвертого — явные симптомы инфекционного заболевания, и так далее, и тому подобное. Властям не удалось сохранить все это в секрете, и некий журналист, не разбиравшийся ни в медицине, ни в диагностике, ничтоже сумняшеся окрестил в своем нашумевшем репортаже загадочную болезнь Morbus Promethei (Болезнь Прометея). Этот взятый с потолка безграмотный термин, на взгляд специалистов, только сбивал читателя с толку. Но неожиданно мифологическая ассоциация, как оказалось, удачно сочеталась с загадочной страшной болезнью. Дело в том, что внешне иные пациенты начинали вдруг походить на здоровых: мышечные конвульсии прекращались, больной вроде бы узнавал окружающих, казалось, что какое-то из многочисленных лекарств подействовало наконец. Время кричать “Ура!”… но на следующий день пациент вновь выглядел, как прежде, до облегчения, а то и хуже. Словно орел Зевса прилетел вновь и набросился на беспомощного Прометея…
Не буду подробно описывать, как проходило лечение. Скажу только, что это было тяжелое бесплодное занятие. Короткие проблески сознания у больных тут же сменялись физическими, а может быть, и душевными мучениями. Удалось установить одно: болезнь абсолютно не заразна. Несмотря на недостаточную защиту, никто из персонала не заболел. Увы, на этом все открытия и окончились…
Так прошло семь лет. За это время некоторые пациенты умерли. Вскрытие ничего не дало — смерть всякий раз наступала от самых обычных причин, ничто не указывало на проявление загадочной болезни. Больных иностранцев перевезли на родину с разрешения тамошних правительств; некоторых с согласия родных подвергли и дома всестороннейшим исследованиям, но безрезультатно. Установили лишь, что в момент прояснения сознания симптомы словно бы усиливались. Будто где-то в мозгу угнездился страх, и больной подсознательно боится прийти в здравый рассудок, знает, что тогда его ждут новые мучения.
Семь лет — ужасно долгий срок, если постоянно балансируешь между надеждой и разочарованием, если люди оторваны от привычной работы и вынуждены преодолевать нечеловеческие трудности в бесплодных поисках неизвестно чего. Все чаще раздавались раздраженные, нетерпеливые голоса: нужно найти хоть какой-то выход! Либо вылечить, либо… Никто не продолжал вслух, но все и так все понимали.
Старик замолчал. Достал сигару и не спеша разжег ее. Осмотрелся. Все застыли, стараясь не встречаться взглядом с соседями. Долгая пауза показалась мне нарочитой, рассчитанной на эффект. Но взглянув на рассказчика, я отказался от этой мысли.
— Порывшись в истории, вы всегда найдете законы и постановления, которые сегодня кажутся абсурдными, бессмысленными, лишенными и капли разума. Но во времена, когда эти законы действовали, и одни осуждали их, другие, напротив, соглашались с ними, терпели их, не выступали против них, а то и руководствовались ими. Полагали, что в определенной ситуации без них не обойтись, не разрешить какую-то проблему. Возьмите, например, рабство в первой половине девятнадцатого века; сожжение колдуний в Салеме в конце семнадцатого; детские крестовые походы в конце тринадцатого…
Схожий психоз охватил страну и теперь. Фарисейски взывали к гуманизму, из более или менее высоких
