Струя ударила в лампочку, и получилось, как в цилиндре автомобильного двигателя, — объемное возгорание.
В отсеке погибли все.
Возгорание мгновенно уничтожило весь кислород.
У погибших спеклись лица.
Из второго в первый пошла аварийная партия.
Только открыли дверь, и языки пламени вылизали второй.
Впереди лаз в трюм. Там помпа и забортные кингстоны.
Слева дверь гальюна и колонка цистерны пресной воды.
Над головой люк на торпедную палубу.
Можно сунуть в него голову и поздороваться с вахтенным. Вход сюда запрещен, потому что торпеды.
Поворачиваю назад. То, что мне надо, находится не здесь.
Во втором сразу у входа умывальник. Я смотрю в зеркало. Лицо мое на глазах стареет: сморщивается, отвисают щеки, глаза выцветают и наполняются влагой.
Не может быть.
Тру глаза кулаками — все пропадает, померещилось. Здесь такое бывает.
Слева в узком проходе каюта старпома, справа живут командиры дивизионов.
Дверь отодвигается с лязгом — в каюте прохладно и никого.
Надо вернуться назад в основной проход. Там каюта помощника, потом трап в кают-компанию, за трапом — пост электрика. Здесь управляют вентиляторами.
Они гоняют воздух аккумуляторной ямы через печи дожигания. Сжигают водород.
Он выделяется постоянно, особенно при зарядке батарей. Если его не сжигать, может скопиться и рвануть — палуба встанет на попа. Над постом плакат: «В помещении АБ зажженными спичками ничего не проверять!»
Это для идиотов.
По трапу вверх вход в буфетную, за спиной — каюта командира. «Вызывали, товарищ командир? Прошу разрешения».
Прямо — вход в кают-компанию: один стол посередине — это командирский, два у правого борта — офицерские.
В кают-компанию выходят две каюты: каюта всякой мелочи — командира отсека, минера и прочее — и каюта зама.
Ни души.
Не то чтобы жутковато, но хочется в третий.
В третьем попадаю в вой. Открыта дверь выгородки преобразователей. Они воют так, что больно ушам. Я прикрываю дверь.
Рядом с дверью — носовая перемычка ВВД — воздуха высокого давления.
В третьем две перемычки. Вторая у кормовой переборки. Там есть клапан подачи воздуха в отсек. Он нужен, чтоб создать противодавление.
Это если прорвется забортная вода.
Медики говорят, что, если за минуту давление в отсеке вырастет до двадцати атмосфер, спасать там будет некого.
Иногда при пожарах у нас впопыхах вместо огнегасителя подают сжатый воздух в отсек.
После чего полыхает, как в мартене.
Ни с того ни с сего становится страшно.
Страх воспринимается как холодный ком в желудке.
Он там шевелится.
Хочется наружу.
Наверное, там хорошо.
Я уже девяносто суток не знаю, как там.
Небось и солнце есть, и небо.
Кто-то внутри меня начинает считать: «Осталось двадцать минут».
Быстрей в центральный. Он прямо по коридору и по трапу вверх. Достаточно высунуть сперва голову, чтоб охватить взглядом все помещение: в центре место командира, слева от него — пульт вахтенного офицера и механика, перед ними боцман на рулях, за их спиной вахтенный трюмный, слева по борту вахтенный БИП — боевого информационного поста, за его спиной радиометрист и пульт ракетного оружия. В центральном никто не поднял головы. «БИП, акустики, горизонт чист!» — это из рубки акустиков, она с трапа прямо. Бесшумно по поручням вниз. Два шага вперед, поворот, вниз по трапу. Рубка гирокомпасов. Вправо три шага, поворот, рубка вычислителей, четыре шага, люк в трюм.
В трюме нет вахтенного.
Может, он у насосов гидравлики?
Хотя зачем мне вахтенный? Просто как-то не по себе оттого, что тебя или не замечают, или ты не находишь людей на привычных местах.
И все время кажется, что за тобой наблюдают. Ты замечаешь слежку на границе зрения. Резкий поворот головы — и ничего не обнаружено.
«Осталось семнадцать минут!»
Скорей из трюма.
Становлюсь на нижнюю ступеньку, руки пошли вверх, все тело рывком на себя, левую ногу за комингс люка, и вылетаешь из трюма. По проходу бегом. Быстрей, в четвертый.
Справа чувствую чей-то шепот, и даже не шепот — дыхание, резко головой вправо — никого. Чертовщина.
В четвертый только что не ныряю. Головой чуть не угодил в ракетную шахту. Трап короткий. Запах камбуза. Черт! Этих олухов никак не научить закрывать двери.
Все-то им жарко.
В четвертом шахты, каюты, шахты. Есть лаз наверх, на приборную палубу, но туда не пустят. Управление ракетным оружием. Нам там делать нечего.
«Пятнадцать минут».
Нырок в пятый. Снова шахты-каюты. Четвертый и пятый отсеки ракетные и жилые.
Если разгерметизируется ракета, то шахта не всегда может спасти.
Горючее и окислитель токсичны. Достаточно одного вдоха, и лицо стечет с черепа, как желе.
«Четырнадцать минут».
Прыжком до поручня, по трапу вниз. Зачем мне трюм? Назад!
Поворот, через ступеньку наверх. Спокойно. Там еще один трап, и по палубе бегом в корму.
Шестой даже пахнет по-другому. Нет запаха сладкой мертвечины.
А в жилых отсеках он есть.
Это тянет из цистерн с грязной водой.
При снятии давления регулярно вышибает гидрозатворы, и фильтры не справляются.
В шестом прямо за забором из трубопроводов пост наблюдения за реакторным отсеком. Вахтенного нет. Наверное, осматривает седьмой.
Люк вниз. Под трапом дверь в выгородку. Там кислородная установка и три компрессора. Перед дверью дыра люка. Там внизу дизель и дизель-генератор, и еще что-то — никак не могу вспомнить.
Побочным продуктом получения кислорода является водород. Он удаляется за борт специальными компрессорами. Если система негерметична, то водород поступает в отсек. Здесь его сжигают в печах.
Если водорода много и печи не справляются, по отсеку будут летать голубые огоньки — маленькие взрывы этого замечательного газа.
«Двенадцать минут».
Немедленно в седьмой.
Интересно, кто нам считает и что означает весь этот счет?
Кто бы ни считал, я его боюсь, и счета его боюсь.
