чердачной чувствовалось чье-то скользкое присутствие.
Они смотрели друг на друга секунд двадцать. Кроме глаз у капитана и в лице тоже было что-то нехорошее, не наше, насквозь больное, так смотрит только юродивый, ненормальный, наконец. Неожиданно капитан качнулся и стал медленно оседать в снег.
– Ой-ой-ой, мамочки! – шептал он и, сидя на корточках, смотрел в живот капитану первого ранга.
Лицо и плечи у блаженного капитана немедленно задергались, руки вместе с ногами затряслись, голова, отломившись, замоталась; бессмысленное лицо, бессмысленный рот, нижняя челюсть! все это, сидя, подскакивало, подрагивало, подшлепывало, открывало-закрывало, выбивало дробь и продолжалось целую вечность. Капитан первого ранга из отдела устройства службы даже не замечал, что он давно уже сидит на корточках рядом с несчастным капитаном, заглядывает ему в рот, невольно повторяя за ним каждое идиотское движение; он вдруг почувствовал, что этот чахоточный придурок сейчас умрет у него на руках, а рядом никого нет и потом ты никому ничего на докажешь.
– Черт меня дернул! – воскликнул капитан первого ранга из отдела устройства службы, и он подхватил чокнутого капитана под мышки и помог ему затвердеть на ногах. Тронутый потихоньку светлел, синюшность пропадала пятнами, глазам возвращалась мысль, дыханию – свежесть.
– Простите! – прохрипел он, все еще нет-нет да и повисая на капразе и малахольно махая ему головой.
– Простите! – приставал он. – Я вам сейчас отдам честь! Я вам сейчас отдам! – а капитан первого ранга из засады говорил только: «Да-да-да, хорошо-хорошо» – и мечтал кому-нибудь его вручить.
Сзади загрохотало, и они одновременно повернули туда свои головы: еще один капитан третьего ранга пролетел через дверь, поскользнувшись на тех же ступеньках. Капитан первого ранга из отдела устройства службы не стал дожидаться, когда этот новый капитан найдет через разрез на шинели сзади свой копчик и на ощупь внимательно его изучит.
– Эй! – закричал он, калеча свой голос, тому, новому капитану. – Сюда! Ко мне! Скорей!
– Вот! – сказал он, передавая ему малохольного капитана. – Вот! Возьмите его! Ему плохо! От имени командующего прошу вас довести его домой.
Ну, если «от имени командующего», тогда конечно.
– Тебе правда нехорошо? – спросил второй капитан у первого, когда они подальше отошли.
– Правда, – сказал тот и улыбнулся.
Они еще долго ковыляли вдаль, все ковыляли и ковыляли, а капитан первого ранга из отдела устройства службы все смотрел им вслед, все смотрел, благодарно вздыхал, улыбался и радостно отхаркивался в снег. Сзади загрохотало, он обернулся и достал свой список – это прилетел очередной капитан третьего ранга, поскользнулся и приземлился на свой геморрой.
Торпедная атака
Часть первая
– Кто написал эту гадость?! – зам держал двумя пальчиками за угол исписанный боевой листок. (Кают-компания. Обед второй боевой смены.)
– Им все шуточки! Мичману такое не написать. Нет. Не сообразит. Тут офицерье постаралось. Это уж точно!
– Николай Степанович! (Голос старпома.)
– Я же еще и извиняюсь! Вот, товарищи! (Товарищи от сочувствия перестали жевать.) Как некоторые наши офицеры расписывают наши выходы на торпедные стрельбы! У нас идет срыв за срывом боевой задачи, а им смешно! Они забавляются. А я-то все думаю, и куда это у меня деваются бланки боевых листков. Из-под матраса! Один за другим всё исчезают и исчезают! Писал, гаденыш, старался! Сразу-то, видно, не получалось! – ерничает зам.
– Николай Степанович. (Старпом.)
– О вас там, кстати, тоже написали. Мне все это на дверь каюты приклеили. Восемьдесят восьмым клеем! Еле отодрал! Все матросы уже эту галиматью читали, не говоря об офицерах и мичманах! А я сплю и не подозреваю! Найду, убью живьем! Мочеточки у него втянулись в комочки! Сучара!!
– Николай Степанович.
– Сукин кот.
Часть вторая
(изложенная в боевом листке, повешенном на стенке в кают-компании на следующий день)
Командира БЧ-5 нашего подводного ракетно-торпедного корабля зовут Траляляичем!
Если вы нарисуете себе в воображении нос картошкой, рот от уха до уха и никогда не чесанные волосы, вы поймете, кому Родина доверила боевую часть пять! Она доверила ее большому философу. Во всех случаях жизни он тихонечко напевает: «Тра-ля-ля» – особенно во время нахлобучек.
Вышли мы в очередной раз на торпедную стрельбу, (Надо же когда-то и торпедами выстрелить!) Изготовились…
– Боевая тревога!
– Торпедная атака!
– Тра-ля-ля, – поет Траляляич, – тра-ля-ля, боевая часть пять к торпедной атаке готова, тра-ля- ля.
– Пятый, шестой аппараты товсь! (– Тра-ля-ля!)
– Есть, товсь!
Тишина. Даже Траляляич молчит.
– Пли!!!
И шум воздуха раздается в «каштане». Есть, пли! Общий вздох. Выпихнули! На-к-конец-то!!
– Товарищ командир, – доложили командиру, – торпеды вышли.
– Тра-ля-ля, – поет Траляляич, – тра-ля-ля!
– Бип, акустики, слышу шум винтов торпеды…
– Тра-ля-ля…
С корабля-мишени доложили:
– Цель поражена.
Но первое, что обнаружилось по приходе в базу в пятом и шестом аппарате, так это торпеды! Оказывается, никуда они не уходили! Что же слышали наши акустики? Чем же шумело в «каштане»? Что же так поразило нашу мишень?
– Тра-ля-ля, – пел целый день Траляляич, которого целый день таскали за волосья из кабинета в кабинет. В конце дня у него украли восемьдесят восьмой клей, а у зама из-под матраса в который раз
