окружения, добрался до своих, а потом через три года вернулся в Брест и отыскал свою семью. Вот такие бывают чудеса.
Их в землянке бомбили наши, когда на Брест наступали. Они еле из нее выскочить успели.
А потом всех ребят, достигших восемнадцати, что под немцами были, спешно призвали и с ходу бросали в бой. Даже в обмундирование не переодевали. Мол, под немцами был – искупай кровью. Они и искупили. Пали почти все.
Я собираю воспоминания солдат о той войне. Я собираю то, что они рассказывали своим сыновьям и внукам.
Вот только некоторые:
«…Дед Гена был переброшен под Москву в ноябре в составе так называемых «сибирских дивизий» (не путать с дальневосточными, одетыми и вооруженными), а они были совсем без оружия («Добудете в бою»), вот и стоят у меня в ушах до сих пор его слова, когда он говорил об атаках: «Бежишь и думаешь: блядь, ну хотя бы ножичек!!!»»
Или:
«…Нас везли на фронт долго. Остановились как-то в степи, вывели несколько человек, поставили перед вагонами и расстреляли. Расстреляли просто так. Для острастки…»
А вот еще:
«…Мы «ура» не кричали. В атаку когда идешь, то кричать не можешь. Это в кино кричат. Мы – молча. Встала в атаку рота, побежала, я бегу, оглянулся – один бегу. Всех положили. Мне сержанта дали.»
«...Ворвался в немецкий блиндаж, а в руках – только саперная лопатка. Очнулся – вокруг куски мяса. Мне потом говорили, что я четырех немцев зарубил. Чуть под трибунал не отдали. Говорят, что надо было их в плен брать.»
«…Нас не очень-то и кормили. Кухня всегда опаздывала. Видно, списывали продовольствие. Выписывали как на живых, а после атаки – где они, живые-то? Шли по грязи трое суток. Налетели самолеты – небо от них черное. Я потом в поле один встал.»
«…Задача была шоссе удержать. По нему кавалерия должна была пройти. У немцев танки, у нас – кавалерия. Рейд в тыл врага. Кавалерия прошла. Назад никто не вернулся – ни люди, ни лошади. Их генералу потом повышение вышло. Он-то в тот рейд не ходил.»
«Сейчас, слава богу, никто не опровергает слова Монтгомери, который спросил у Жукова про штурм Зееловских высот примерно так: «Это правда, что вы отдавали приказ войскам идти по минным полям?» Последовал недоуменный ответ: «Да, а что?» – и Монти ответил: «Если бы я так приказал, то меня расстреляли бы на следующий день».
Вот такие записки о войне.
Генералы о войне вспоминают часто. Кучу книг написали. Солдаты – редко. Только когда внукам рассказывают.
Мне было примерно тринадцать, когда я что-то стал говорить отцу о Великой Победе. Он меня прервал и сказал: «Это скорбь. великая...»
Нет, нет, нет! Ни слова об их черствости, низости, жадности, подлости – ни слова!
Только о том, как они умны и чудесны, прекрасны, добры и сдержанны во всем.
Я имею на него виды. То есть я хотел сказать, что виды мои не чета тем видам, что отмечают в себе все остальные.
Мои виды отличаются дальновидностью. То есть если подходить близко к работе великого мастера, то картина его выглядит совершеннейшей мазней и гадко пахнет. А вот отойди от нее на дальнее расстояние, и воссияет она в лучах истины, что твоя мадонна и прочие пейзажи.
Всем необходимо внушение. Оно, оно, оно двигатель нашего общества, потому как за всем нужен пригляд, отчего в Отечестве возлюбленном следует развивать сыск и доносительство.
Внушение может быть только сверху. Оно для нижестоящих, и в этом оно сродни матерным выражениям, которые, в свою очередь, сродни водопаду.
Водопад падает только вниз. Никто еще не замечал обратного.
Постоянно хочется сделать что-нибудь для окружающих – реанимировать, возродить, воздвигнуть и дать немного денег этим, как их, ну. дабы они не ходили всюду с опущенными к корыту чунями.
Я трепещу от мысли, что тысячи путешественников по необъятным просторам человеческих знаний могут быть внезапно застигнуты мглой невежества.
Сами знаете, отчего у нас мгла.
Правителям хорошо бы ежедневно принимать пилюли от глупости.
Я рисую себе в воображении картины кисти великих мастеров эпохи, посвященные этому занятию: «Такой-то принимает пилюли в присутствии государственных членов».
А то ведь, пардон, не лик, а рыло.
Что же касается духовенства, то нет и еще раз нет!
Ни слова против. Никогда я не скажу ничего о том, как они велики и неопрятны. В мыслях своих, конечно.
При всей слабости моих нервов и подавленном состоянии, в котором я постоянно нахожусь, я мог бы, конечно, отметить, что цинизм нашего духовенства сродни цинизму… но делать мне это не хочется.
А всему виной природная моя застенчивость. Ее приступы. Знающие меня хорошо часто загодя отмечают надвигающийся приступ и. ну вот опять. снова. Нет. ни слова о духовенстве.
Все рыдают. И рачительный врач напрасно щупает пульс у околевшей старушки. Крики ближайших родственников: «Россия! Россия!» – привлекли мое внимание.
– Что? Что? Где? – спрашивал я шепотом, соблюдая приличия. – Да вот! – говорили мне. Скрипачи настраивали парочку творений Амати на подобающий лад, а я в это время все вглядывался и вглядывался в лицо, с той же минуты ставшее мне особенно дорогим. Неужели? Неужели это она? Как? Я ведь думал, я полагал, что она тучна и благодатна, а тут – высохшее нечто. Как же это?
– Клещи! – заметил мне патриарх Всея, присутствие которого я осознал в то же мгновение. – Как же… – Все в руках Его! – Но… – Твари… – А… – Льстецы! – Но… – Опричнина! – И… – И клещи! – То есть? – Это все, что есть. Можно есть, можно не есть! – после этого полилась музыка, и была она ух как хороша.
Мне показалось странным, что в недавнем своем рейде по Атлантике «Адмирал Кузнецов» обошелся без эсминцев.
Я поговорил с ребятами об этом. Вот что мне рассказали.
Эсминец проекта 956. Легкий крейсер – убийца авианосцев. Так его натовцы называли во времена холодной войны.
Их было ровно 17 – эсминцев проекта 956. Они вошли в состав Северного, Балтийского и Тихоокеанского флотов.
На Севере их было девять. Теперь осталось четыре, а в море до недавнего времени ходил только один – «Адмирал Ушаков». В 1994 году на нем был поднят Андреевский флаг. Тогда он назывался «Бесстрашный».
Этот корабль шесть лет служил в Атлантической эскадре КСФ. Экипаж завоевывал призы Главкома ВМФ по противовоздушной и артиллерийской подготовке. В дальних походах обеспечивал боевую устойчивость ТАКР «Адмирал Флота Советского Союза Кузнецов», участвовал в визитах.
Из девяти эсминцев Северного флота «Адмирал Ушаков» единственный прошел заводской ремонт и возвратился в строй.
Головной эсминец «Современный» (ремонт был сделан на 70 процентов) сгнил в 35-м СРЗ в Росте.
«Отличный», «Отчаянный», «Безупречный» выведены из боевого состава.
На прикол к стенке поставлены эсминцы «Безудержный», «Окрыленный», «Расторопный», гвардеец «Гремящий».
У каждого из них не одна боевая служба, тысячи пройденных миль. Им бы служить еще и служить, ведь такие корабли рассчитаны на тридцать лет.
