Сара кивнула. Она почти не слушала, что говорила мать, потому что ее беспокоило состояние Герберта. У него запали щеки, в глазах исчез блеск, и он был белый как стена.
– Папа, тебе плохо?
– Нет, нет, ничего, все в порядке, – ответил он еле слышно.
– Как у тебя с сердцем?
– Да немного прыгает. Ничего страшного.
– Ему с утра нужна пара часов, чтобы прийти в себя. – У Регины сейчас не было желания говорить о болезни Герберта. – Лучше скажи, Сара, что это за головные боли? Они часто у тебя бывают? Ты обследовалась?
– Нет. Просто последние дни было слишком много всего. У меня был сплошной стресс, и я довольно сильно устала.
– О боже! Ты, похоже, очень сильно заболела, если даже не встретила нас в аэропорту. Через тринадцать-то лет!
– Да. Мне было очень плохо.
– Мне очень жаль, – сказала Регина, медленно помешивая капуччино.
– Что-то не похоже, что ты об этом сожалеешь.
– О боже, дитя мое, ты опять начинаешь?
Сара готова была расплакаться. Она представляла завтрак с родителями в день своей свадьбы совершенно по-иному.
– Что ты себе думаешь? Ты приезжаешь сюда за день до свадьбы, как госпожа графиня, в последний момент, и удивляешься, что у меня разболелась голова.
– Вопрос о твоем здоровье, собственно, возник потому, что я же хотела как лучше. В конце концов, я ведь тоже беспокоюсь о тебе.
– Почему же вы тогда не приехали на пару дней раньше? Времени у вас предостаточно. Тогда для меня кое-что было бы проще. Для меня и для Терезы тоже.
«Я так и знала, – подумала Регина. – Ей всегда удается свалить вину на меня».
Сара встала:
– Мне нужно готовиться. Я хочу вымыть голову.
Она вышла из комнаты. Регина сидела на стуле как приклеенная. Она не спросила Сару, нужно ли ей помочь. Хотя ей как матери невесты положено было перед свадьбой быть рядом с дочерью.
В пятнадцать часов в церкви Монтефиеры Сара сказала «Да, я согласна», в то время как дон Матео смотрел ей в глаза, а Романо держал ее руку. Она улыбнулась ему и подумала: «Если я в жизни действительно любила кого-то, то только тебя, Романо Симонетти».
Лучшей свадьбы невозможно было себе и представить. Тереза со своими подружками приготовили фантастические холодные закуски, гости были довольны, а Романо и Сара часами принимали поздравления. Когда начала играть музыкальная группа, настроение стало еще лучше. Сара и Романо станцевали первый танец, и она сняла свою длинную фату. Так она чувствовала себя свободнее и ей было легче двигаться.
Неожиданно перед ней появился Эди с цветком с оторванной головкой, улыбнулся и сказал: «Свадьба рада – так и надо».
Сара встала и прижала его к себе.
– Мой маленький, – сказала она, – спасибо! Это очень мило с твоей стороны.
И она поцеловала его. Эди тут же вытер щеки, просиял, заявил: «Пожалуйста – на здоровье!» – и, неуклюже покачиваясь, ушел в дом, где принялся бросать пробки от винных бутылок в ванну, чтобы они там плавали.
– Я не могу вынести, что ты живешь здесь, – сказал Герберт дрожащим голосом. – Я просто не могу этого вынести! – Хотя он целый день пил только воду, у него заплетался язык. – Здесь край света, Сара. Я вижу, как твоя жизнь рушится буквально на глазах.
– Ты говоришь это, пробыв здесь всего сутки, да еще и в день моей свадьбы?
– Да. А когда бы я еще тебе это сказал? Есть вещи, которые не терпят отлагательства.
Сара и Герберт сидели довольно далеко, в стороне от гостей, за последним столом на лужайке. Музыка доносилась издалека и звучала не так громко, как в непосредственной близости от исполнителей. За соседним столом сидел Энцо в компании старых друзей из села. Он смотрел на скатерть на столе, но Сара была уверена, что он слышит все, что говорит Герберт. За это время он уже довольно хорошо научился понимать по-немецки.
– Сара, ты хоть на минутку задумалась, как будет идти твоя жизнь дальше? Ты вышла замуж за мужчину, который целый день чистит салат и варит макароны. Твоя дочь необычайно умна, но недостаточно загружена, а ей нужно очень много нагрузок, которые ты в этом сырном гнезде не можешь ей дать. Твой сын – слабоумный монстр и никогда не получит здесь помощи, которая ему требуется. Твоя свекровь – это дракон, который целый день только и делает, что командует всеми и молится Матери Божьей. – Герберт закатил глаза. – Все пляшут под ее дудку. И эта ужасная женщина говорит тебе, что нужно делать. Ты это себе представляла, когда уезжала из Берлина?
Сара молчала.
– Энцо очень хороший, – продолжал Герберт, – но толку с него, как от ружья в запертом шкафу, к которому давно потерян ключ. Если ты зазеваешься, то когда-нибудь станешь такой же потерянной, как он.
Сара посмотрела на Энцо. Услышал ли он эти слова, неизвестно, но выражение его лица не изменилось.
– Папа, перестань! – взмолилась Сара. – Люди могут нас услышать.
– А мне все равно. Когда еще у меня будет возможность поговорить с тобой? Собственно, уже никогда. Я ни разу не говорил с тобой по телефону, это так. Но я все равно думал о тебе. Поэтому сейчас выскажу все, что меня гнетет, чтобы больше не возвращаться к этому.
Он одним глотком выпил стакан воды. Его руки дрожали так, что ему пришлось держать стакан обеими руками, чтобы не пролить воду.
– Посмотри вокруг себя! Что здесь есть? Ни кино, ни театра, ни даже магазинов. Пара оливковых деревьев, несколько виноградников, прекрасный вид! И это все, Сара! Меньше, чем ничего! Ты зачахнешь здесь, дитя мое! Когда-нибудь ты станешь такой же тупой, озлобленной и глупой, как эти крестьяне вокруг нас, которые не умеют сосчитать до трех.
Сара увидела, как Энцо поднял глаза.
– Все, хватит! – резко сказала она. – Прекрати! Не хочу это слушать, тем более сегодня. Кроме того, все это не имеет смысла. Я живу здесь, и ты ничего не можешь в этом изменить.
– Нет, я могу кое-что изменить, – эхом ответил Герберт. – Иначе бы я сюда не приехал. И сэкономил бы и на полете, и на переезде, и на этом празднике, который меня уже вот так достал… – Он провел рукой над головой. – Можешь мне поверить. Я приехал, чтобы убедиться, действительно ли здесь все так, как я думал. И чтобы поговорить со своей дочерью.
– Ну и?… Все так, как ты себе представлял?
– Нет. Еще хуже. Намного хуже! – Его глаза сверкнули.
– Давай поговорим об этом завтра, папа. Не сегодня. Не на моем празднике.
– Нет! – Герберт попытался вскочить, но снова упал на стул.
Болезненная бледность на его лице сменилась лилово-красным румянцем. И у него вдруг появились силы говорить громче, чем прежде.
– Ты деградируешь в этой глуши, в которой только и есть, что три дома и одна церковь, в которой по безлюдным закоулкам гуляет ветер, а лица людей, которые пялятся на тебя из окон, похожи друг на друга, потому что за сотни лет внутриродственных браков все они стали родственниками.
– Прекрати сейчас же! – прошипела Сара. – Заткнись, наконец! Или ты хочешь опозорить меня и себя перед этими людьми?
– А какое мне дело до этих людей? – горько рассмеялся он.
– Тебе, может, дела и нет, а мне есть. Я живу здесь и должна каждый день общаться с ними.
Сара поднялась и хотела уйти, но Герберт схватил ее железной хваткой за руку и силой усадил на
