разглашение информации, например, представляющей государственный интерес.
Теперь он в Турции. Пересидит там какое-то время, а потом будет канючить по всей Европе: «Возьмите Христа ради!»
Вот оно, главное унижение России. Почему о нем никто не говорит, не пишет, не вопит?
Ведь это же унижение, ребята, – из страны выгоняют честных людей. Человек написал правду, а она не ко двору. Правда всегда не ко двору.
А кто-то все время заинтересован в создании светлого облика нашей державы.
Кто-то там, в НАТО, все время что-то отстаивает, кричит о том, что Россия теперь за каждого своего человека голову всем оборвет.
Ну вот он, человек, Войтенко его фамилия, а зовут Михаилом Дмитриевичем. Русский, несмотря на то, что на конце фамилии весит буква «о». Настоящий русский человек.
Ну так что, господа, пекущиеся обо всех что ни на есть русских, будете защищать человека?
А-а-а… кишка тонка. Вот ведь мразь, а? Будто я дерьма нажрался. Вот ведь как все действует. Обидно.
Где же ты, держава?! Ты меня слышишь?
Меня заподозрили в недостойном софиз. То есть раньше, скорее всего, мы имели дело с моим достойным софизмом, а теперь – с недостойным.
Гм! Черт его знает. Аристотель полагал софистику недействительной,но кажущейся мудростью. Она произрастает на искаженном понимании подвижности вещей, она использует гибкость отражающих мир понятий. В софизме начальный посыл заключает в себе некоторую неточность, конечный вывод абсурден. А если изначально абсурдно абсолютно все?
Профнепригодность. 
Это главное на сегодня качество. Невозможно делить деньги и служить государственным интересам – это разные вещи. Или деньги, или государство. Так что профнепригодность на сегодня в России приобретает масштабы стихийного бедствия. Не техногенная катастрофа, а профнепригодность.
МВД, ФСБ, армия и прочее – все кончилось. Ушли те, кто знал, как надо. Остались мыльные пузыри. Они еще могут, конечно, человека на улице палкой убить, но это будет не преступник, не враг и даже не «вероятный противник».
Это будет тот, собственно, гражданин, охранять которого они присягу давали.
Нет промышленности, сельского хозяйства, образования и далее по списку. Ничего нет, а что есть, то в три раза дороже, чем за рубежом.
Нет законов. Никаких. Потому что это не законы – их никто не понимает без переводчика. Не понимает, не принимает и не исполняет. Правда, можно любого взять на улице и посадить, но это от бескормицы. Хочется кормиться, а те, что на улице, – это и есть пища.
Мы – пища.
И чтоб съесть всех, пока не разбежались, нужны маневры: танцы, карнавалы, праздники города или же война. Небольшая. Но победоносная. Или мы ее таковой объявим.
Когда начали воевать с Грузией, я понял, что это кошмар, а все остальные поняли почему-то, что это победа, что это армия.
А с электричеством беда. Цены – 2,31 рубль за киловатт – это беда.
На Украине почти в два раза дешевле.
И всюду приходят не специалисты, а топ-менеджеры.
За что ни возьмись. Экономика – крупные специалисты – в один миг сожрали все запасы. Политика – ни одного союзника, кроме армии, которой нет, и флота, которого почти нет.
Страна топ-менеджеров и гидроударов.
Что ни день, то удар.
Ничего нет своего, так что ничего не жаль.
А песню «Если завтра война» можно петь уже сегодня, потому что завтра все могут ринуться куда-то, ослепленные тем обстоятельством, что парад на Красной площади прошел очень удачно, и захватить какой-нибудь беспризорный маяк.
Да сподобится его душа вечного мира и покоя.
За что сподобится?
За все. Он так много сделал, а еще больше он не сделал.
Не сделал ничего плохого, отвратительного, дурно пахнувшего. А ведь мог сделать, мог. Как только представлю себе его лицо, подбородок и челку, так сразу и понимаю, что мог. Но не стал. Вот ведь какое благородство.
А мы за то ему и благодарны.
Благородство – оно же так прочно связано с благодарностью. Его благородство с нашей благодарностью.
Теперь вот одна у нас задача: скорей бы усоп.
Через замочную скважину к нам проникли некоторые сведения, касающиеся их взаимоотношений. Поговаривали даже, что один другому выдрал клок волос,
так, будто это и не волосы были вовсе, а пучок травы, вырванной вместе с дерном. С этих пор я слежу за их волосами. Я стараюсь узреть, все ли там на месте и не видны ли крупицы дерна.
Надо воздать им должное: ведь как стараются ребята.
И речи говорят, и выступают, и ездят по стране.
Перемещаются. С быстротой молнии.
Сельское хозяйство – и они уже с сельским хозяйством, производят на нем обмолот.
Промышленность – и они уже с промышленностью.
Авария – и они уже с аварией.
А еще бедолаги – Господи, пошли им всего того, что еще не послал, – встречаются с учеными, политиками, молодежью, практиками, политтехнологами, детьми, детьми политиков и политтехнологов, с зарубежными журналистами, с нашими журналистами, с забастовщиками и с голодающими.
А еще они статьи пишут.
А еще они интервью дают. Направо и налево.
То есть?
То есть конец не за горами.
Что придает выступлению по затронутому вопросу больше торжественности? Любовь. Любовь и слишком пристрастное отношение к умственным способностям наших руководителей.
А к чему у нас любовь? А любовь у нас к Отечеству, потому как любовь ко всему остальному на ее фоне и не любовь вовсе, а одно сплошное баловство.
Думаю, что Верховный Творец и Зиждитель всего никогда еще не собирал воедино все семейство наших правителей и не сообщал им столько сил, как на этот раз. Потому что этот раз создан Им только ради того, чтобы собрать, сплотить, направить и благословить.
Осталось только воскликнуть: «Вперед!» – и все немедленно узрят, где у нас этот самый перед, в который мы и должны незамедлительно отправиться.
И я тотчас же представил себе нашего Творца, и то, как он сидит, помешивая некое варево, а в нем вдруг мелькнет чье-то лицо или нога, полы пиджака, мелькнет и сейчас же забудется, оставляя нашему взору только самое это круженье.
Все мы жалкие, жалкие, жалкие неудачники, которых некому перепеленать.
Но тут явился миру он – тот, кто призван одолеть это обстоятельство и одеть нас во все чистое – а мы лежим себе поперек кровати и орем, оттого что голодны и обгажены.
