покрылось липкой влажной пленкой дождевого тумана.
— Она по-прежнему каждый день приходит в дом у церкви, как делала всегда при жизни отца Джеймса. Не представляю, как эта бедная женщина может там находиться одна, после того, что произошло. Входить в пустой дом. Это ее долг, так она говорит. Как если бы отец Джеймс был жив. Городок называется Остерли. Они, наверное, вам сказали в Лондоне? Это по дороге на север, к морю, не так уж далеко отсюда. — Бриони смотрела Ратлиджу прямо в глаза. — Понимаю, что куда легче взять и укатить обратно в Лондон, вы ведь уже выполнили свой служебный долг. Многие так бы и поступили. Но почему-то мне кажется, что вы не из таких людей!
И с этими словами, пожелав ему всего доброго, она закрыла дверь.
Ратлидж крутанул заводную рукоятку и, когда мотор взревел, поспешно сел в автомобиль, спасаясь от дождя. Но не тронулся с места, а, сам себе удивляясь, долго сидел в раздумье, вспоминая слова Бриони, положив руки на руль и чувствуя работу двигателя.
Он не имел ничего против того, чтобы оказаться вовлеченным в расследование подробностей жизни и смерти священника. Но в его задание это не входило. Оно было другим.
Но здесь от него ждали другого: что он сотворит пару чудес — с ходу объяснит причину убийства и найдет самого убийцу.
Он не завидовал местному инспектору Блевинсу, которому приходилось работать в атмосфере всеобщего недоверия, когда все отказывались воспринимать это убийство как обыкновенное, каким оно по сути и было, а хотели видеть мистику и загадку.
Обдумывая сейчас все сказанное монсеньором Хольстеном и экономкой Бриони, он был заинтригован и тронут их отношением к убитому.
Хэмиш успокоил: «Это пройдет».
Возможно. Но Бриони очень постаралась, чтобы ему трудно было уехать со спокойной совестью.
И вместо того, чтобы поехать на юг, в Лондон, он развернулся и покатил на север, в Остерли.
Еще в школе, на уроках географии, при изучении карты Великобритании, учитель советовал, как легче ее запомнить. Весь остров напоминал очертаниями человека, скачущего верхом на свинье. Его высокая шляпа — север Шотландии, ее гористая часть. Голова и туловище — средние и нижние области Англии. Голова свиньи — Уэльс, передние ноги — полуостров Корнуолл, задние ноги — холмистые долины Кента. А задняя часть туши — большая выпуклость — Эссекс, Суффолк и Норфолк, которые выпячиваются в Северное море.
Эту картинку они находили занимательной, рисуя бесконечное число раз свинью и ее наездника, развлекаясь и не осознавая, что эти усилия не проходят даром и таким образом навсегда в их головах отпечатается география родной страны.
Покрывая теперь расстояния от Нориджа до Остерли, глядя, как капли дождя собираются в струйки и стекают по лобовому стеклу, он пытался избежать настойчивых попыток Хэмиша вовлечь его в дебаты по поводу интервью с монсеньором Хольстеном. Ратлидж не хотел сейчас углубляться в размышления, делать выводы из слов Хольстена и экономки. Первоначальная решимость, как и предсказывал Хэмиш, постепенно таяла, и вместо нее приходили на смену сомнения в правильности собственного решения. Ведь он еще официально не был допущен к работе, и его заданием было только съездить в Норфолк и успокоить епископа. Ничего не говорилось о возможности его поездки на север.
У старика Боулса разольется желчь, если он по собственной прихоти расстроит местного инспектора и навлечет гнев начальника полиции графства на головы Ярда и его представителя. В то же время Ратлидж понимал, что, хотя ему и удалось немного успокоить монсеньора Хольстена, тот, скорее всего, не удовлетворится положением дел, поверхностное участие Ярда его не устроит, и епископ все равно не даст им отвильнуть и переложить дело на местные власти. И если его визит в Остерли поможет поднять авторитет инспектора Блевинса, убедить в его способности разобраться самому в убийстве, а также даст понять, что Ярд Блевинсу вполне доверяет, то не последует дальнейших официальных придирок.
Но Хэмиша убедить было труднее. «Да тебя беспокоит совсем не этот труп! — тараторил он. — Ты все еще не можешь выкинуть из головы Шотландию. Ты не хочешь вернуться в Лондон и приступить к работе, потому что не готов взглянуть в лицо жизни».
— Но с меня сняли повязку, и, как только я вернусь, доктор выпишет меня.
«Это не одно и то же — освободиться от бандажа и примириться в душе с Шотландией».
— Когда вернусь в Лондон, я покончу и с этим.
«Ты уверен? Тогда почему сейчас едешь на север?»
Дорога из Нориджа к Остерли вела через гряду округлых холмов и была весьма живописной. В крохотных долинах ютились редкие деревеньки, с каменными или кирпичными домиками. Все еще свежая трава зеленела на склонах холмов под прикрытием лесополос, и на них паслись многочисленные стада толстых овец, к зиме они отрастили густую шерсть. Все было так не похоже на Францию с разрушенными домами и торчавшими из руин каминными трубами вдоль всей линии фронта. Сейчас Ратлидж даже забыл, что была война, как будто вернулся вновь в 1914-й, словно здесь ничего не изменилось. Но на самом деле изменилось и никогда не станет прежним.
Для Хэмиша это была благодатная земля — мирная и богатая, где жить гораздо легче, чем в скалистых горах Северной Шотландии. Но именно суровость жизни, по мнению Хэмиша, и делала из шотландцев прекрасных воинов.
— Норфолк тоже прославился своими хорошими солдатами, — напомнил ему Ратлидж. Но для Хэмиша это были разные вещи: одних хорошо научили, а у вторых это было в крови, впиталось с молоком матери.
Даже когда они сидели в траншее, Хэмиш любил приводить исторические примеры на эту тему. Некоторые относились к двенадцатому веку, когда шотландцы проявили особую отвагу. Их образ жизни, по мнению Ратлиджа, никогда не сделает человека процветающим, но придает гордость и силу духа плюс врожденную храбрость.
Мили бежали одна за другой. Дорога, сделав очередной поворот, нырнула между двух холмов, и взору Ратлиджа открылись просторы болот, в это время года окрашенные зимней палитрой цветов — красно- коричневым, желтым и золотистым. Он съехал к обочине у развилки и долго любовался ландшафтом — надо признать, что небольшая Англия тоже имеет свою, своеобразную красоту.
Дорога раздваивалась — направо к Кли, налево к Ханстентону. Она тянулась по кромке болот, пропадая вдали. Ратлидж поехал налево, и вскоре северо-западный ветер принес крики чаек с гряды дюн вдоль берега моря. Через несколько миль он въехал на окраину небольшого городка, скорее деревни, распластавшегося под огромным колпаком серого неба, вобравшего цвет невидимой воды болот.
Небо сейчас не было похоже на знаменитое «Небо Констебла». Художник изобразил горизонт с широкой грядой облаков, пронизанных светом, природу, где жили сельские люди, простоту и неприхотливость их дней. Фермерские дети удили рыбу, усталые лошади тащили нагруженные повозки, каждый был занят своим повседневным трудом, не замечая величия неба над головой.
Сейчас небо казалось пеленой, укрывшей землю и море, которого не было видно. Оно было скрыто за болотами, образовавшимися на соленой и скользкой почве, которую море оставило, отступая. Эта часть Норфолка вела давнюю борьбу с ветром и водой, часто изменявшими прибрежную линию. В одном веке деревня стояла на берегу, а в следующем — уже в милях от моря.
Проехав разбросанные вдоль дороги дома, он въехал в Остерли. Слева, высоко над дорогой, на травянистом холме, стояла огромная, отделанная кремнем церковь. Наверное, ее построили в те времена, когда здесь процветали торговля шерстью и овцеводство. В Норфолке много таких соборов, отображающих времена расцвета в прошлом. Насколько Ратлидж помнил из истории, Остерли в Средние века был одним из пяти главных портов Англии, и многие местные богачи, ударившись в религию, строили церкви, увлекаясь высокими окнами и башнями, демонстрировавшими не только величие веры, но и оборонительную мощь. Повернув на подъездную дорогу к церкви, он направился вверх на холм, чтобы взглянуть на церковь
