служат на подводных лодках?
Для обычного обывателя – да, потому что, на его взгляд, они пошли служить туда, куда он бы ни за что не пошел.
Но сам подводники себя героями не считают.
Таковыми среди них считаются те, кто выживает во время аварий.
Но спроси тех, кто выжил, и окажется, что они себя героями не ощущают, и они немедленно укажут на того, кто помог им выжить.
История про одного московского прокурора. Он пригласил художницу расписывать стены своей загородной дачи. «Вы знаете, – сказал он, – вот я видел в Третьяковской галерее такую картину: домики, домики, а рядом повешенные, повешенные. А еще там есть домики и черепа. Вот хорошо бы эти домики, а повешенных и черепов не надо».
Стоит только немного подождать, и дерьмо само поплывет по трубам – как говорил один механик.
Уже есть стрелочник в деле с «АС-28». Это Виктор Новиков – командир спасательного судна «Георгий Козьмин». Обвинение ему еще не предъявлено, но он уже трое суток как, запершись, общается со следствием. До инфаркта человека, может, и не доведут, но витамины ему попортят изрядно.
А если и посадят, то исключительно ради справедливости и для пользы дела.
История такова, что в первый же день освободить застрявший «АС-28», оказывается, мог телеуправляемый подводный аппарат «Веном», который появился на судне у Новикова полтора года назад.
«Веном», чуть ли не по всем характеристикам превосходящий «Скорпион», как раз страховал «АС-28» на случай всяческих неудач. Он оснащен мощными тросорезами, поэтому, как только «АС-28» застрял, его сразу опустили на глубину.
Но при перекусывании одного из тросов вышла из строя гидравлика. Неисправность быстро устранили, однако после этого приключилась новая беда – был поврежден силовой кабель. В результате аппарат всплыл в аварийном режиме.
Отчего все это с нами произошло? Оттого что операторы у нас неопытны.
А опытных на Камчатке целых четыре человека, но их в этот момент под руками не оказалось. Конечно, Новиков виноват, виноват, виноват, потому как аппарат в его заведовании, и люди в его заведовании, и вообще, он отвечает за все на свете – есть к чему привязаться.
То есть налицо бардак, но управляемый.
В чем же состоит эта его управляемость?
Она состоит в том, что сначала покупаем супертехнику за рубежом, а потом сажаем на нее людей за небольшие деньги, не тренируем их, потому что каждая тренировка – это уже большие деньги, а потом, когда они ее ломают, то мы их сажаем в тюрьму. Вот и вся управляемость бардаком.
М-да.
Между прочим, как нам на ухо сказали, Новиков не принимал решения о спуске аппарата «Веном» в подмогу аппарату «АС-28». Он только выполнял команды вышестоящих начальников, но отвечать теперь будет он, а не они, по вышеперечисленным уже причинам.
Подводный аппарат «Веном» появился на спасателе, как мы уже говорили, не так давно, и при нем была лишь инструкция на английском языке – так что сами должны были все это быстренько перевести и освоить.
За это время аппарат лишь на полчаса погружали в воду, и то на небольшую глубину – наверное, боялись испортить из-за трудностей с собственным переводом.
Кстати, в той истории с «К-159» во время спасательной операции вышел из строя телеуправляемый подводный аппарат «Тайгер» стоимостью аж 12 миллионов рублей, и тоже из-за ошибок в эксплуатации – так что так мы и живем.
После этого всего хочется привести здесь сообщение о том, что не далее как вчера Британская армия представила новую модель трусов. Они предназначены для военных, которые служат в Ираке, и должны обеспечить максимальный комфорт в условиях пустыни. Сообщается также, что разрабатывались эти чудо- трусы в Северной Ирландии, а шить их будут в Китае, которому никто не боится передать секретнейшую на этот счет документацию. Они – те трусы – снижают потоотделение и препятствуют проникновению бактерий. Кроме того, военных в Ираке обеспечат новыми самоохлаждающимися шлемами, специальными жилетами и солнечными очками.
Так и хочется спросить: как это британцы успевают о трусах думать? Газа у них нет, нефти тоже, а о трусах заботятся. Может, это как раз из-за того, что у них ничего нет? А? Надо же в этом случае о чем-то думать!
Вот и думают о трусах.
Всех удивила первая пресс-конференция нового главкома.
Он объявил, что в случае с «АС-28» – это бардак. Интересно, но ведь он при этом бардаке был вроде бы при Главном штабе, и не просто так, а начальником. То есть это его бардак. Личный.
Мне уже переслали на него характеристику: «Серая мышь, у которой ни способностей, ни оперативного флотского мышления, глубокий провинциал, с масштабом ума хорошего командира оперативного соединения, не подлец, не вор, не пьяница».
А еще народу смешно было смотреть на нашего Д.
Суетился перед новым шефом, как смолянка в первую брачную ночь.
О хомячке.
У моего брата Валеры жил хомячок.
Вернее, хомячиха.
Маленькая такая, аккуратненькая.
Жила она в стеклянной пятилитровой банке. Туда ей положили много ваты, и она наделала в этой вате множество ходов с ответвлениями – здесь у нас спальня, а здесь кладовая, туалет.
Когда я пришел к брату в гости, он сразу же меня спросил: «Хочешь, хомяка покажу?» – и он сейчас же снял банку со спящей в ней хомячихой с полки и поставил на стол.
Потом он быстро и резко перевернул банку – обалдевшая хомячиха вывалилась вместе с ватой. Всё у нее смешалось – и запасы, и говно.
«Правда, забавный?» – спросил меня мой брат, а хомячиха тем временем, оценив произведенный им погром, села на задние лапы и заорала во все горла: «В-ааааааааа!»
О Лобыче.
Я встретил Лобыча в аэропорту. Мы не виделись десять лет, но я почему-то отвернулся и сделал вид, что не узнал его. Он меня тоже не узнал.
Я потом подумал, что всё это из-за того, что я не знаю, обрадуется ли мне Лобыч или нет. В училище мы были в неплохих отношениях, но, все-таки, десять лет прошло.
Лобыч – это кличка. Всё из-за фамилии Лобов.
Он тогда у нас идиотом считался.
Если на лабораторной работе по органической химии в предписании говорилось: «Не доводите шарик кипящего эфира до вот этой точки!» – Лобыч обязательно его доводил до с сияющими от восторга глазами, а потом всё взрывалось к такой-то матери, и я, стоящий рядом, еле успевал нырнуть под стол.
А еще Лобыч любил на лабораторной по неорганической химии всё сливать в сливную плошку и наблюдать за тем, как, побурлив, смесь меняет цвет – с бурого на зеленый, а потом – на желтый, а потом это всё еще раз потемнеет, да, кя-як жахнет с шипенем, и всё его, Лобыча, форменное белье – в пегую дырочку – прожжено.
Причем, Лобыч прожигал так не только свое белье, но и мое – я-то всё время оказывался рядом.
А теперь мы встретились с ним в аэропорту, и я отвернулся.
Что-то мне от этого не по себе стало – неуютно, что ли?
Как-то мне не так– думал я, усаживаясь в самолете на свое место.
Не успел я расположиться, как рядом со мной плюхнулся Лобыч.
– О! – сказал он, широко улыбаясь, – Саня! И ты здесь? Сто лет тебя не видел!
– Привет, бродяга! – сказал я с облегчением. Странно, но хорошее настроение ко мне тут же
